Хауст прослужил в Ночной Гвардии всего несколько месяцев, но уже считал себя героем. Переведенный в элитное воинское подразделение империи из Третьего драгунского полка, бригады Волка, где он показал себя отличным лучником, Хауст вдруг очутился на окраине Бореальского архипелага, в городе, готовящемся к войне. Высокий, красивый, светловолосый, он мнил себя неуязвимым.
Плотнее завернувшись в темный плащ, он резко рванул с места и переулками пошел на разведку. Не больше мили отделяло его от Старого квартала – прежнего центра города, лежавшего позади плохоньких гостиниц и закрытых бистро. Прямо из мостовой вырастали арки из огромных китовых костей. Эти памятники тысячам безымянных рыбаков, которые за много веков городской истории ушли в море и не вернулись, указывали на то, что древний Виллирен был, по крайней мере, намного значительнее нынешнего. А еще это был квартал Ониксовых Крыл: три пары огромных крыльев, футов по двести в высоту каждое, наводивших на мысли скорее о рептилиях, чем о птицах, отстояли друг от друга футов на сто, отмечая вершины треугольника.
Снова раздался вопль, но откуда именно, понять было сложно.
Внезапно навстречу ему выскочили кошки – сначала одна, две, потом четыре, а потом он сбился со счета. Кошки текли рекой, переулок стал ее ложем, когти скребли по камню, зверьки иногда натыкались друг на друга и вдруг кончились, пропали вдали, их поток разлился по более широкому пространству улицы.
– Здесь есть кто-нибудь? – окликнул он.
Ответом ему послужило эхо его собственного голоса, и тут у него случился приступ головокружения: сама ткань улицы изменилась в одно мгновение. Символ казарменного уюта – бутылка дешевой водки – показался ему вдруг бесконечно далеким.
Повернув за угол, он что-то увидел и подошел ближе. На мостовой лежало совсем молодое тело, рассеченное вдоль: грудная клетка расколота, органы выпали наружу. Странно, но тело выглядело так, словно оно было мертво не первый день, по крайней мере явно дольше, чем с того момента, когда Хауст услышал первый ужасный крик. Приглядевшись, он заметил еще кое-какие детали: рана была не чистая, к краям пристали какие-то волоски, тонкие, но жесткие, длиной примерно в палец. Рядом с телом лежал тесак, окровавленное лезвие серебристо мерцало в темноте. В свете городских факелов виднелся пар, вытекавший из подземной отопительной системы наружу, в ледяной вечерний воздух.
Откуда-то сзади послышался звон кованых сапог по булыжнику, и он немедленно обнажил саблю. Никого пока не видя, он пошел вдоль четкой линии домов вперед, навстречу звукам. Камешек упал с угла одного дома – «Что за черт?» – но все же никто не появился. Остановившись, Хауст воспользовался своими усиленными чувствами. По переулку, шагах в ста от него, прошла на мягких лапах кошка. Где-то впереди сверкнул на земле обломок меча. Откуда-то с юга ветерок донес голос джорсалирского жреца, возносящего молитву.
Удар по голове погрузил Хауста во тьму…
Разбудил его металлический лязг, жуткий звук, производимый острыми лезвиями, которыми проводили друг по другу, и он тут же обнаружил, что лежит навзничь в темной комнате. Почему-то ему показалось, что комната находится под землей, ниже уровня города: то ли воздух в ней был какой-то особенный, то ли низкий сводчатый потолок напоминал склеп. На периферии его зрения в темноте тускло отсвечивали кинжалы, ножи и короткие мечи, развешанные вдоль стен.
Внезапно раздался звонкий голос:
– Добро пожаловать на мою скотобойню.
– Ты кто такой? – задохнулся Хауст.
Человек был одет в белую сорочку, жилет, черные штаны до колен, на голове цилиндр – наряд из тех, что предпочитали эксцентричные чудаки-завсегдатаи подпольных театров Виллджамура. Худощавый, с жиденькими усиками, он улыбался – улыбка не сходила с его лица. По правую руку от него стояло что-то черное вроде громадного паука, но с двумя почти человеческими глазами. Существо то и дело вставало на дыбы, поднимая в воздух шесть передних конечностей и потирая ими друг о друга, пока две нижние отрывисто цокали по каменному полу.
– Я? – переспросил человек в цилиндре. – О, я только заправляю этим небольшим шоу. Строго говоря, я твой убийца.
– Но ведь я же не умер… Или умер? – И он опять обвел комнату взглядом, словно желая удостовериться, что он еще жив и находится в прежнем, знакомом ему мире; однако ничего вокруг не убеждало его в этом.
– Всему свое время, мой дорогой, всему свое время, – пообещал незнакомец. – Маленькая грамматическая поправочка: я буду твоим убийцей. В таких вещах требуется точность! А вот ты точно выбрал неподходящую ночь для прогулки, не так ли?
Хауст почувствовал, что его поднимают, – подозрение, что вокруг его пояса обвязана веревка, подтвердилось, – и вдруг его осенило, что веревка не натянулась, как будто другой ее конец не был привязан ни к чему. Словно заметив его удивление, хорошо одетый человек сказал:
– О, это просто для того, чтобы выпустить из тебя кровь, а потом высушить. Правила, везде свои правила, как я устаю от них иногда… Но ты не хуже моего знаешь, что правила необходимы.