— С ним все прекрасно. Думаю, он уже скоро проснется и примется за обычные шалости.
Розалинда вздохнула:
— Как жаль, что тебе придется уехать. Я понимаю, что твое призвание монашеская жизнь, но я эгоистична и предпочла бы, чтобы ты осталась здесь, со мной. Как было бы хорошо, если бы ты помогла мне с детьми! Им так нужны твоя любовь и доброта…
Самах опустилась на колени рядом с Розалиндой и взяла ее за руку.
— У них есть ты, сестрица, любящая мать.
— О боги, — вздохнула Розалинда. — Долго ли еще так будет? Через несколько лет он выдаст Галиену замуж и отошлет прочь. Кенрик покинет детскую, и мое влияние на него прекратится; Селар превратит его в собственное подобие. Что станется с нашей любимой Люсарой, когда на троне окажется еще один король, которому нет дела до народа?
— Но ведь в Кенрике течет кровь люсарца. Может быть, он не станет, похож на отца.
— Селар позаботится об этом, поверь, так повелось еще со времен его отца. Злобный тиран всегда вырастит себе на смену такого же сына. Селар копия своего отца, так что ждет моего мальчика? — Розалинда помолчала и отвела со лба Галиены прядь волос. — Мне, наверное, следовало бы больше стараться завоевать благосклонность Селара тогда, давно, когда я еще имела такую возможность. Данлорн прекрасный пример того, чего можно добиться таким способом. Будь я посообразительнее, я действовала бы так же. Но я была тогда молода и наивна, понятия не имела о том, как нужно бороться за выживание. Теперь слишком поздно мне пытаться остановить Селара.
— Может быть, это от тебя и не потребуется, — ответила Самах, пытаясь утешить сестру и дать ей надежду. — Может быть, народ поднимется против него. Так и случится, если только во главе встанет человек, которому народ верит.
Розалинда покачала головой:
— Есть только один человек, за которым пошли бы люди, — а он никогда не нарушит клятвы. И даже если Селар будет, свергнут, что тогда ждет моего ненаглядного сына? — Стиснув руку Самах, Розалинда вздохнула. — Нет. Боюсь, что ни для кого из нас надежды нет.
Годфри вышел из кельи и ступил на нагретую солнцем траву. Медленно подойдя к каменной скамье, он опустился на нее, по привычке спрятав руки в рукавах сутаны.
С Хильдериком все труднее иметь дело. Даже сейчас, по прошествии времени, в ушах Годфри все еще звучали гневные крики старика по поводу проповеди, произнесенной Бромом. На следующий же день после казни Блэра епископ выбрал темой проповеди греховность измены, и этого было достаточно, чтобы Хильдерик впал в неукротимую ярость. Многие священнослужители слышали его громогласные проклятия и угрозы. Теперь уже арест старика был неминуем и весьма скорый арест. Когда-то могучий разум был ослеплен ненавистью, и ненависть неизбежно должна была погубить Хильдерика.
Годфри чувствовал, что бессилен остановить архидьякона. Чем больше он старался успокоить Хильдерика, тем большая пропасть разверзалась между ними. После сегодняшнего разговора старик, наверное, и слушать его больше не захочет.
Годфри вздохнул и, запрокинув голову, стал смотреть на легкие облачка, скользящие по небу. Если бы только был какой-то способ освободить МакКоули, но до сих пор от Пейна не было никаких вестей. Да если бы они и появились, доверять Хильдерику теперь уже было нельзя.
Будь он проклят! Почему, после всех этих лет совместной с Даунхоллом борьбы против тирании Селара Хильдерик выбрал именно этот момент, чтобы сломаться?
— Простите меня, отец мой. Мне жаль, что приходится вас тревожить.
Годфри обернулся и обнаружил, что позади скамьи стоит отец Джон.
— Что-нибудь случилось? — пробормотал Годфри, жестом подзывая его ближе.
Джон обошел скамью и встал перед Годфри, стиснув перед собой руки. Прежде чем заговорить, он помялся, словно выбирая подходящие слова.