Эпилог

Закат над дорогой Великой битвы поздней осенью особенно красив. Если ехать от Кузнечного каменка в сторону бывшего Городища княжества, то прямо над дорогой, уходящей за горизонт, висит оранжевое солнце, а выше, в зените, молчаливым свидетелем замерла полная Большая луна. По обе стороны дороги, от стен Кузнечного до моста через протоку, стоят высокие каменные изваяния, по десять с каждой стороны. Справа – девять шахарских воинов, слева фигуры чуть больше – харты, тоже девять, в кольчужных доспехах. Десятыми, напротив друг друга, стоят фигуры одинакового роста – воевода Тарин и Бэли.

Бэли… Пришелец… Уже десять лет легенда о пришельце, оседлавшем хозяина болот, ходит по хартским землям, где в мире живут люди, харты и народ Шахара. После Великой битвы Трехречье на три года погрузилось в смуту, было почти разграблено икербами, но харты спасли княжество, взяв под свою защиту земли от Икербских гор до Чистого моря, которое когда-то было озером.

– Батюшка, а не боязно тебе ехать в ночь? – белокурая девчушка десяти лет спросила мужчину с окладистой бородой, что управлял двухосным фургоном. Правда, мужчина был хоть и не стар годами, а седой от бороды до макушки.

– Нет, не боязно… – мужчина достал трубку, чуть придержал пару лошадей, поднял голову на каменную статую воеводы, отсалютовал ему трубкой и, выпустив облако дыма вверх, хлестнул вожжами.

– Ты никогда не останавливаешься в Кузнечном, переночевали бы. Да поутру бы выехали, – девчушка надула губы и засопела.

– Ты так похожа на свою мать, – возница погладил девчушку по голове, – ну я же тебе говорил, в Кузнечном очень суетно, а постой знаешь сколько стоит? Во-от! Да и к открытию ярмарки надо успеть место в торговых рядах занять.

– А хлебцов медовых купим? – оживилась девчушка.

– Обязательно.

– А отреза нарядного матушке?

– Купим, – улыбаясь, кивнул возница.

– А Варасу и Тарину что?

– А братья что, тебе не сказали?

– Сказали, – заулыбалась та в ответ, – Варасу – сапожки, а Тарин… как же он скажет, он ведь только и знает, что в люльке лежать, лопотать да улыбаться.

– Если прислушаться и захотеть услышать, то лопотание разобрать можно.

Я не знаю, какими чарами, молитвами и каким шаманством Хошияр вернула меня к жизни после того, как Пайгамбар вынес меня на руках к Кузнечному. Многие воины тогда лежали рядом со мной, находясь между жизнью и смертью. Дарина помогала шаманам ухаживать за ранеными, сидела у моего изголовья и не проронила ни слезы. Те, кто лежал рядом, уходили к Предкам один за одним, а я как-то завис в пути на тот свет. Не приняли меня боги этого мира, а те, кто правит миром моим, вероятно, решили, что рано еще мне возвращаться. А когда неизвестный мне ополченец, что лежал рядом, умер, я пришел в себя, открыл глаза и увидел дремлющую Дарину, она калачиком свернулась на циновке рядом. Я осторожно тронул ее за руку, она вздрогнула, вскинулась, вот-вот бы заплакала, но я прижал ее к себе плохо слушающейся рукой и с наслаждением гладил огненно-рыжие волосы и вдыхал их запах. Потом, когда к умершему ополченцу пришел Пайгамбар, он даже не удивился. Лукаво улыбаясь, сел рядом и рассказал мне о славной победе трех народов над иноземцами, о том, что Тарин пал в бою, о том, что Дарина пощадила Скади, и ее, с десятком выживших, отправили восвояси через пустыню. Мне отчего-то не захотелось тогда слушать его, и я попросил:

– Предайте огню тело этого ополченца и назовите его моим именем, – указал я глазами на умершего.

– Что ты такое говоришь!