оподельдок — мазь, которую втирали при ревматизме и простуде;
спуск — домашний пластырь из воска, смешанный с маслом или салом. Накладывался при нарывах и ожогах (практика стерильной обработки ран была введена только после 1840 года и распространялась на хирургические вмешательства).
Все эти способы лечения Глинка знал не понаслышке, а многократно испробовал непосредственно на себе. Очевидно, что такие методики редко приносили облегчение.
Мистика судьбы
Отец постоянно обращался к врачам, пытаясь найти способы исцелить сына. Он, человек деловой, современный, пробовал новейшие методы медицины. К ним относился и гипноз, в который многие серьезно верили как в чудодейственное средство. Правда, гипнотические сеансы проводились часто дома, в кругу друзей, а в качестве суггестора, то есть того, кто вводил в гипноз, мог быть ближайший сосед, у которого вдруг открылись невероятные способности. На одном из таких сеансов магнетизма двоюродная сестра Глинки Александра Киприянова{104} в состоянии ясновидения изрекла: Мишелю нужно лечиться кавказскими минеральными водами.
Эту весть Иван Николаевич Глинка воспринял со всей серьезностью и решил, не жалея финансовых средств, следовать предсказанию.
Мишель с радостью подчинился воле родителя: он мечтал о путешествиях. Кавказ был в моде, и о нем шла слава как о «русском Востоке». Ориентальные, то есть восточные, темы были популярны еще с XVIII века. Впервые юноша должен был покинуть привычный ландшафт и северо-западную природную зону и попасть в другую часть мира, которая в ментальных представлениях соотносилась с Востоком[86], похожим на сказочную феерию. Восток не только притягивал современников Глинки красотой, но и варварством, которое противопоставлялось цивилизации Европы. Немногие из штатских тогда видели эти отдаленные земли своими глазами. Глинка побывал здесь до Лермонтова, но чуть позже Пушкина (тот был в 1820 году).
Присвоение русского Востока
В 1820-е годы минеральные воды считались модным и очень эффективным средством от любых болезней. К тому же на водах часто заводились новые знакомства — приятные и полезные. Раньше многие дворяне ездили на источники в Европу, а теперь в составе Российской империи появились свои собственные лечебные воды. Правда, пока Кавказ не мог составить конкуренцию зарубежным курортам по уровню комфорта. В основном это были необжитые места, где правили законы кочевой жизни. Но Кавказ притягивал русских, которые ощущали прилив патриотизма.
В 1822 году был издан «Кавказский пленник» Пушкина, перевернувший представления русской публики об этих землях. Происходили процесс «русификации» ближайшего Востока, его освоение и колонизация. «Пленника» читали, в том числе, как туристический путеводитель, знакомящий с неизвестным экзотическим краем. В 1823 году в Петербурге с успехом шел балет «Кавказский пленник, или Тень невесты» на музыку Катерино Кавоса в постановке мэтра Дидло. Скорее всего, Мишель видел этот балет, который восхищал современников страстями и этнографичностью{105}. Правда, при этом действительность, «натуру» Кавказа мало кто из столичной публики видел воочию. О Кавказе создавался художественный миф.
В русской культуре Кавказ ассоциировался с пространством Античности. Здесь Прометей мог бы быть прикованным к скале, а кавказский орел рвал его сердце. Самая высокая горная вершина Европы Эльбрус оживала в поэзии. Жуковский называл его «гигант седой», Пушкин сравнивал с Парнасом, где живут музы и пробуждается творческая энергия. Гора казалась им мистическим местом, где Творец общается с человеком. На Кавказ отправлялись «лечиться» не только от физических страданий, но и от сердечных страстей. В этом запретном, чужом мире переплетались опасность, страсть и красота.
Здесь с обостренной силой проявлялось романтическое мироощущение, которому благоприятствовали пейзажи, захватывающие дух, горы, олицетворяющие жизненные стихии и законы мироздания, неподвластные человеку.
Через Украину на Кавказ
Пророчество сестры претворялось в жизнь. Для этого сложились счастливые обстоятельства: имение приносило хорошие доходы, и отец располагал средствами на дорогую поездку сына. Современники указывали, что порядочное съемное жилье на Кавказе стоило в пять раз дороже, чем в Москве. Максимальная цена — тысяча рублей в месяц. Как раз в это время на лечение в те края отправлялись знакомые отца, которые могли бы обеспечить юноше хорошую компанию и б
Целью любого дальнего путешествия во времена Глинки был не столько конечный путь назначения, сколько сам путь[87]. Символика пути устойчиво вошла в обиход романтиков, которые видели в этом ассоциацию с человеческой жизнью. Путешествие на юг начиналось с дороги в… родное Новоспасское. Сюда Глинка поехал из Петербурга в компании дяди Ивана Андреевича и двух его дочерей. В окружении прелестных Софи и Евгении{107} путешествие проходило весело, несмотря на мартовскую распутицу и медленное передвижение. Уже в Смоленской губернии линейка, то есть повозка, увязла в растопленном под весенним солнцем снегу. Помощь пришла от богатого помещика, генерал-майора Александра Жеребцова{108}, который прислал прекрасных лошадей с экипажами. С «невыразимым радушием», как вспоминал Глинка, он принимал гостей у себя в деревне Кикино{109}. Без всяких уговоров путники прожили у богача несколько дней, тем более что он был большим любителем музыки, держал крепостной театр и мог порадовать Глинок приятными музыкальными развлечениями. Путешественники попали на постановку оперы «Русалка» Кауэра{110}, которую репетировали дворовые люди в рабочих одеждах, чем смешили приезжих. «Русалка» Кауэра — примечательное сочинение для русской культуры, после нее в русском музыкальном театре на сцене появилось множество других «русалок», в том числе «Русалка» Даргомыжского, впоследствии друга Глинки.
Мишель выехал из Новоспасского в конце апреля 1823 года, что вполне соответствовало курортному сезону Кавказа. Он открывался 1 мая и продолжался по 15 сентября. Маршрут разработали согласно утвержденной в медицине схеме: сначала термальные воды в Горячеводске{111}, затем железные в Железноводске и кислые в Кисловодске.
Отец заботился о комфорте любимого сына. Дорога была проложена от Ельни, расположенной неподалеку от Новоспасского, до Горячеводска и составляла чуть менее двух тысяч километров{112}. Отец приготовил для него комфортабельную коляску{113}, с ним отправил крепостного Илью, воспитывавшего мальчика в детстве{114}, а также повара Афанасия. Дорога пролегала через Рославль на Орел. Здесь уже «повеяло теплым дыханием весны», которое совсем не ощущалось в апреле в Новоспасском. Далее дорога шла на Курск и Белгород.
В воспоминаниях он подробно описывает изменения природы: вместо берез — дубы, вместо лозы в оврагах — груши, яблони, вишни в цвету. Деревни с черными бревенчатыми избами сменили беленькие мазанки, которые тянулись не регулярно, а были живописно разбросаны. А ночью природа располагала к романтическому настроению: небо ясное, усеянное яркими звездами.
Коляска прибыла в Харьков примерно 10 мая. Здесь он должен был встретиться с отцовскими товарищами по поездке. Глинка первым делом направился в единственный музыкальный магазин в городе, о котором узнал заранее. Его владельцем был поляк Иван Матвеевич Витковский, личность известная и в Петербурге. Вероятно, о нем Глинка мог слышать от Энгельгардтов, владеющих землями на Украине, или от Маркевича, пылкого националиста. Витковский преподавал в Харьковском университете по рекомендации Гёте и Шиллера. Он называл себя учеником Гайдна, и, конечно, Глинка не мог с ним не познакомиться. В магазине, куда он пришел, стояло фортепиано. Чтобы привлечь внимание к себе, он сыграл эффектное первое соло концерта Гуммеля.
— Виртуоз пожаловал к нам в глубинку?! — удивился хозяин магазина.