Тетя Петуния подняла глаза, полные слез, и сказала то, после чего Гарри окончательно перестал что-либо понимать в ней:

— Мне очень жаль, что ты потерял своих родителей, Гарри. И еще…

Она всхлипнула, из глаз ручьем потекли слезы, и Петуния сделала то, чего она никогда не делала даже в мыслях — она обняла Гарри по-матерински и прошептала:

— Прости меня, Гарри, прости, если сможешь.

Гарри был не в состоянии сказать ни слова, он был поражен до глубины души.

— Я всегда считала, что Лили злая, завистливая, недалекая девчонка. Я не могла принять то, что она была лучше, чище и справедливей меня; что она любила тебя и твоего отца больше, чем весь мой мир, при этом, не ненавидя нас всех; она была так далека от меня всю жизнь. Но теперь я понимаю, что это я была чужой для нее. Я ненавидела ее, когда она узнала, что она волшебница; я презирала ее, когда она уехала учиться в твою школу. Я завидовала ей, когда она встретила твоего отца, когда они поженились, и у них родился ты. Когда в то утро я увидела тебя на моем пороге, я поняла, кто ты, и не хотела допустить и мысли, что мне придется жить по одной крышей с сыном Лили. Вместе с тобой, я нашла письмо, в котором мне рассказали, что твоих родителей убили и я — твоя единственная надежда выжить. Я ничего не понимала и не хотела понимать, я была зла на Лили, на ее мужа, и на тебя; я была зла на тебя просто потому, что ты существовал на свете. Все эти годы я убеждала себя, что ты негодяй, неблагодарный мальчишка, которого судьба оставила на моем пороге, издеваясь над моей семьей — ты был мне в тягость. Я ни на минуту не сомневалась, что ты вырастешь отъявленным подонком, и старалась убедить в этом и Вернона. Все эти годы я и представить себе не могла, как ты страдал без материнской любви; как ты страдал от неведения того, кем ты являлся на самом деле. Но я снова и снова говорила себе, что ты все это заслужил, потому, что ты — сын Лили. А теперь…

Тетя Петуния утирала красные от слез глаза и старалась теперь не смотреть на племянника.

— Теперь, когда ты рассказал нам, что слышал, как она просила этого человека пощадить тебя и убить ее вместо тебя, я поняла, как я была к ней несправедлива.

Петуния замолчала, все еще утирая глаза и, по-прежнему, старалась не смотреть Гарри в глаза.

Гарри нашел в себе силы подняться с кровати и подойти к раскрытому окну, через которое в комнату бесцеремонно влетал теплый летний ветер, сопровождаемый лучами солнца. Он снова уставился в окно, глядя поверх соседних домов на небо, на котором еще виднелись немногочисленные остатки тех облаков, которые утренний ветер не успел отогнать за пределы видимости.

— Знаете, — наконец промолвил Гарри, — я рад, что вы избавились от ненависти к своей сестре. Я второй раз в жизни ощутил, что вы — сестра моей мамы.

Гарри повернулся к тете и посмотрел в ее заплаканное лицо:

— У вас, наверно, были основания так к ней относиться. Я говорю так потому, что знаю как это тяжело — принять то, что ты отличаешься от других людей. Мне было очень тяжело, а сейчас, когда у меня не осталось никого, кто бы меня любил, как сына, мне стало еще тяжелей.

Нахлынувшая волна горечи от потери Сириуса вновь накрыла его. Гарри из последних сил сдерживал слезы.

— Наверное, я никогда не смогу ощутить счастье от родительской любви, потому что последний человек, которого я любил, погиб.

Тетя Петуния посмотрела на Гарри взглядом, полным жалости. Она поднялась с кровати и подошла к нему.

— Твой крестный погиб?

— Да, — тяжело ответил Гарри, — он умер у меня на глазах, он спас мне жизнь, но сам погиб.

Петуния обняла Гарри и сказала:

— Мне очень жаль, Гарри. Я знаю, что даже после того, что я тебе сказала, ты вряд ли будешь испытывать ко мне нечто похожее на родственную привязанность. Да я и не вправе на нее рассчитывать после того, как к тебе относилась моя семья все эти годы. И, увы, я не могу тебе обещать, что Вернон и Дадли будут когда-нибудь относиться к тебе с любовью.