Поскольку мы рассматриваем первое всеобщее как понятие рассудка, где сила еще не есть для себя, постольку теперь второе всеобщее есть ее сущность, как она проявляется в себе и для себя. Или, наоборот, если мы рассматриваем первое всеобщее как то непосредственное, которое должно было быть действительным предметом для сознания, то это второе всеобщее определено как негативное чувственно-предметной силы; оно есть сила как она есть в своей истинной сущности лишь в качестве предмета рассудка; первое всеобщее было бы оттесненной обратно в себя силой или силой в качестве субстанции; а это второе всеобщее есть «внутреннее» вещей как «внутреннее», которое тождественно с понятием как понятием.

(α) Сверхчувственный мир

(αα) Внутреннее, явление, рассудок

Эта подлинная сущность вещей определилась теперь таким образом, что она не есть непосредственно для сознания, а что это последнее имеет опосредствованное отношение к «внутреннему» и в качестве рассудка проникает взором сквозь этот средний термин игры сил к истинной скрытой основе (Hintergrund) вещей. Средний термин, смыкающий оба крайние, рассудок и «внутреннее», есть развитое бытие силы, которое для самого рассудка теперь уже есть исчезание. Оно называется поэтому явлением (Erscheinung), ибо видимостью (Shein) мы называем то бытие, которое непосредственно в себе самом есть небытие. Но оно – не только видимость, но и явление, некоторое целое видимости. Именно это целое как целое, или всеобщее, и составляет «внутреннее», игру сил как рефлексию его в себя самого. В нем для сознания предметно установлены сущности восприятия так, как они суть в себе, т. е. как моменты, которые, не имея покоя и бытия, превращаются непосредственно в противоположное, – «одно» непосредственно превращается во всеобщее, существенное – непосредственно в несущественное и обратно. Эта игра сил есть поэтому развившееся негативное; но истина его есть положительное, т. е. всеобщее, в-себе-сущий предмет. – Бытие его для сознания опосредствовано движением явления, в котором бытие восприятия и чувственно-предметное вообще имеют только негативное значение, сознание, следовательно, отсюда рефлектируется в себя как в истинное, но в качестве сознания снова возводит это истинное в предметное «внутреннее» и различает эту рефлексию вещей от своей рефлексии в себя самого, так же, как и опосредствующее движение есть для него еще некоторое предметное движение. Посему это «внутреннее» есть для сознания некоторый крайний термин по отношению к нему; но оно для него потому истинное, что сознание в нем как в [бытии] в себе обладает вместе с тем достоверностью себя самого или моментом своего для-себя-бытия; но этого основания оно еще не сознает, ибо для-себя-бытие, которое само по себе должно содержать «внутреннее», было бы не чем иным, как негативным движением; но это последнее для сознания остается еще предметным исчезающим явлением, оно еще не есть его собственное для-себя-бытие; «внутреннее» поэтому для него, конечно, понятие, но оно еще не знает природы понятия.

В этом внутреннем истинном как абсолютно-всеобщем, которое очищено от противоположности всеобщего и единичного и которое возникло для рассудка, теперь только раскрывается (schliesst sich auf) за пределами чувственного мира как мира являющегося, мир сверхчувственный как мир истинный, за пределами исчезающего посюстороннего – сохраняющееся потустороннее, – некоторое в-себе[-бытие], которое есть первое и поэтому само несовершенное явление разума или лишь чистая стихия, в которой истина имеет свою сущность.

Таким образом, наш предмет отныне – умозаключение (der Schluss), у которого крайние термины – «внутреннее» вещей и рассудок, а средний термин – явление; но движение этого умозаключения дает дальнейшее определение того, что́ рассудок усматривает сквозь средний термин во «внутреннем», и опыт, который рассудок совершает об этом отношении сомкнутости (Zusammengeschlossensein).

(ββ) Сверхчувственное как явление

«Внутреннее» пока еще для сознания чистое потустороннее, потому что сознание еще не находит себя самого во «внутреннем»; последнее – пусто, потому что оно есть только «ничто» явления, а положительно оно есть простое всеобщее. Этот модус бытия «внутреннего» прямо согласуется с утверждением, что «внутреннее» вещей непознаваемо; но основание нужно было бы формулировать иначе. Об этом «внутреннем», как оно здесь непосредственно есть, не имеется, конечно, никакого знания, но не потому, что разум будто бы слишком близорук или ограничен, или как бы это ни называлось (об этом здесь еще ничего не известно, ибо столь глубоко мы еще не проникли), а в силу простой природы самой сути дела, т. е. потому что в пустоте ничего не познается, или, подходя к этому с другой стороны, потому что «внутреннее» определено именно как потустороннее для сознания. – Результат, конечно, тот же, окажется ли слепой среди богатства сверхчувственного мира (если в нем имеется таковое, будет ли то специфическое содержание его или само сознание будет этим содержанием), или зрячий – в чистой тьме, или если угодно, в чистом свете, если только сверхчувственный мир таков; зрячий увидит в его чистом свете столь же мало, как и в его чистой тьме, и не больше того, что увидел бы слепой в изобилии разложенного перед ним богатства. Если бы с «внутренним» и с тем, что́ связано с ним через посредство явления, дело обстояло только так, то оставалось бы только придерживаться явления, т. е. принимать за истинное нечто, о чем мы знаем, что оно неистинно; или: дабы все же в «пустом» (которое хотя и возникло лишь как пустота от предметных вещей, но в качестве пустоты в себе должна быть принята за пустоту всех духовных отношений и различий сознания как сознания) – словом, дабы в этой столь полной пустоте, которая называется также святостью, все же что-нибудь да было, оставалось бы только заполнить ее мечтаниями, призраками (Erscheinungen), которые сознание порождает себе самому; «внутреннее» вынуждено было бы примириться с тем, что с ним так дурно обходятся, ибо оно ничего лучшего и не заслуживало бы, так как даже мечтания все же лучше его пустоты.

Но «внутреннее» или сверхчувственное потустороннее возникло, оно происходит из явления, и явление есть его опосредствование; другими словами, явление есть его сущность и на деле его осуществление. Сверхчувственное есть чувственное и воспринимаемое, установленное так, как оно есть поистине; истина же чувственного и воспринимаемого состоит в том, что они суть явление. Сверхчувственное, следовательно, есть явление как явление. – Если при этом мыслится, будто сверхчувственное есть, следовательно, чувственный мир, или мир, как он да́н (ist) непосредственной чувственной достоверности и восприятию, то это – превратное понимание; ибо явление, напротив, не есть мир чувственного знания и воспринимания как мир сущий, а мир, который установлен как мир снятый или поистине как внутренний. Обычно говорят, что сверхчувственное не есть явление; но при этом под явлением понимают не явление, а скорее чувственный мир как самое реальную действительность.

(γγ) Закон как истина явления

Рассудок, составляющий наш предмет, находится именно в том положении, что «внутреннее» обнаружилось ему лишь как всеобщее, еще не наполненное в-себе[-бытие]; негативное значение игры сил состоит именно только в том, что она не есть в себе, а положительное – только в том, что она есть опосредствующее, но вне рассудка. Но его соотношение с «внутренним» через опосредствование есть его движение, благодаря которому «внутреннее» наполнится [содержанием] для него. – Непосредственно для него дана игра сил; но истинное для него есть простое «внутреннее»; движение силы поэтому точно так же лишь в качестве простого вообще есть истинное. Но, как мы видели, эта игра сил такова, что сила, возбуждаемая какой-нибудь другой силой, точно так же есть возбуждающая сила для этой другой, которая сама лишь благодаря этому становится возбуждающей. Здесь налицо точно так же лишь непосредственная смена, или абсолютный обмен определенности, составляющей единственное содержание того, что выступает: всеобщая среда или негативное единство. В самом своем определенном выступлении оно тотчас же перестает быть тем, в качестве чего оно выступает; своим определенным выступлением оно возбуждает другую сторону, которая благодаря этому внешне проявляется, т. е. эта другая сторона теперь непосредственно есть то, чем должна была быть первая. Обе эти стороны – отношение возбуждения и отношение определенного противоположного содержания – каждое для себя есть абсолютное превращение и смена (Verkehrung und Verwechslung). Но оба эти отношения сами опять-таки составляют одно и то же; и различие формы – быть возбуждаемым или возбуждающим – есть то же, что различие содержания; возбуждаемое как таковое есть именно пассивная среда; возбуждающее есть, напротив, деятельная среда, негативное единство или «одно». Тем самым вообще исчезает всякое различие по отношению друг к другу особенных сил, которые должны были бы иметься в этом движении; ибо они покоились единственно на указанных различиях; и различие сил точно так же смыкается с обоими названными различиями лишь в одно различие. Следовательно, в этой абсолютной смене нет ни силы, ни возбуждения и возбуждаемости, ни определенности, состоящей в том, чтобы быть устойчивой средой и рефлектированным в себя единством, равным образом нет ничего отдельно для себя, ни разных противоположностей, а есть только различие как всеобщее различие или как такое, в которое сводились эти многие противоположности. Это различие как всеобщее различие есть поэтому простое в игре самой силы и истинное в игре; оно есть закон силы.

Простым различием абсолютно меняющееся явление становится благодаря своему отношению с простотой «внутреннего», или рассудка. «Внутреннее» есть прежде всего только в себе всеобщее; но это в себе простое всеобщее есть по существу столь же абсолютно всеобщее различие, ибо оно есть результат самой смены, или: смена есть его сущность; но смена, будучи установлена во «внутреннем», такова, какова она есть поистине, тем самым она принимается в него как столь же абсолютно всеобщее успокоившееся, остающееся равным себе различие. Иными словами, негация есть существенный момент всеобщего, и, следовательно, негация или опосредствование внутри всеобщего есть всеобщее различие. Это различие выражено в законе, как в постоянном образе изменчивого явления. Таким образом, сверхчувственный мир есть покоящееся царство законов, хотя и находящееся по ту сторону воспринимаемого мира (ибо в последнем закон проявляется только благодаря постоянному изменению), но в нем точно так же наличествующее и составляющее его непосредственное спокойное отображение.

(β) Закон как различие и одноименность

(αα) Определенные законы и общий закон

Это царство законов хотя и есть истина рассудка, имеющая своим содержанием различие, которое есть в законе, но в то же время оно – лишь первая истина рассудка и не заполняет явления. Закон в нем налицо, но он не составляет полного наличия явления; при всегда иных обстоятельствах он имеет всегда иную действительность. Поэтому явлению остается для себя одна сторона, которая не находится во «внутреннем»; другими словами, явление поистине еще не установлено как явление, как снятое для-себя-бытие. Этот недостаток закона должен точно так же сказаться в нем самом. А недостает ему, видимо, того, что в нем самом имеется, правда, различие, но как различие всеобщее, неопределенное. Поскольку же он есть не закон (das Gesetz) вообще, а некоторый закон (ein Gesetz), у него есть определенность; и, следовательно, имеется неопределенно много законов. Однако эта множественность скорее сама есть недостаток; а именно, она противоречит принципу рассудка, для которого как для сознания простого «внутреннего» всеобщее в себе единство есть то, что истинно. Поэтому он, напротив, должен свести эти многие законы к одному закону (ein Gesetz), как, например, закон, согласно которому падает камень, и закон, согласно которому движутся небесные тела, понимаются как один закон. Но с этим совмещением (Ineinanderfallen) законы утрачивают свою определенность; закон становится все более поверхностным, и на деле поэтому обнаруживается не единство данных определенных законов, а некоторый закон, упускающий их определенность; подобно тому, как один закон, который объединяет в себе законы падения тел на земле и небесного движения, на деле не выражает их обоих. Объединение всех законов [в закон] о всеобщем притяжении не выражает никакого содержания, кроме именно голого понятия самого закона, которое в нем установлено как сущее. Всеобщее притяжение говорит только о том, что все обладает некоторым постоянным различием по отношению к другому [различию]. Рассудок мнит при этом, будто он нашел всеобщий закон, выражающий всеобщую действительность как таковую; но на деле он нашел только понятие самого закона, однако так, что он в то же время этим говорит: вся действительность в себе самой закономерна. Выражение «всеобщее притяжение» поэтому имеет постольку огромную важность, поскольку оно направлено против безмысленного процесса представления, которому все предстает в виде случайности и для которого определенность имеет форму чувственной самостоятельности.

Таким образом, определенным законам противостоит всеобщее притяжение или чистое понятие закона. Поскольку это чистое понятие рассматривается как сущность или как истинное «внутреннее», определенность самого́ определенного закона принадлежит еще явлению или, вернее, чувственному бытию. Однако чистое понятие закона выходит не только за пределы закона, который, сам будучи определенным законом, противостоит другим определенным законам, но и за пределы закона как такового. Определенность, о которой шла речь, сама есть, собственно говоря, только исчезающий момент, который здесь уже не может выступать в качестве существенности, ибо налицо имеется только закон как истинное; но понятие закона обращено против самого закона. А именно: в законе само различие постигнуто непосредственно и принято во всеобщее, но тем самым [принято] и устойчивое существование моментов (соотношение которых выражает закон) как равнодушных и в-себе-сущих существенностей. Но эти части различия в законе сами суть в то же время определенные стороны; чистое понятие закона как всеобщее притяжение в своем истинном значении должно быть понято таким образом, что различия, имеющиеся в законе как таковом, в этом понятии как в абсолютно простом сами, в свою очередь, возвращаются во «внутреннее» как простое единство; последнее есть внутренняя необходимость закона.

(ββ) Закон и сила

Вследствие этого закон наличествует двояким образом – один раз как закон, в котором различия выражены как самостоятельные моменты; другой раз – в форме простого возвращения в себя, каковая форма опять может быть названа силой, но не в том смысле, что она есть оттесненная обратно сила, а в том смысле, что она есть сила вообще или есть в качестве понятия силы, в качестве абстракции, которая сама втягивает в себя различия того, что притягивает и что притягивается. Так, например, простое электричество есть сила; но выражение различия относится к закону; это различие есть положительное и отрицательное электричество. При движении падения сила есть «простое», тяжесть, закон которой гласит, что величины различенных моментов движения, истекшего времени и пройденного пространства относятся друг к другу как корень и квадрат. Само электричество не есть различие в себе, т. е. в его сущности не заключается двойная сущность положительного и отрицательного электричества; поэтому принято говорить, что его закон – быть таким именно образом, а также, конечно, что его свойство – внешне проявляться именно так. Правда, это свойство есть существенное и единственное свойство этой силы, иными словами, оно для нее необходимо. Но необходимость здесь – пустое слово; сила должна так удваиваться именно потому, что должна. Конечно, если установлено положительное электричество, то и отрицательное в себе необходимо; ибо «положительное» есть лишь как отношение к «отрицательному», иначе говоря, «положительное» есть в себе самом различие от себя самого, точно так же и «отрицательное». Но то обстоятельство, что электричество как таковое разделяется указанным образом, не составляет необходимости в себе; электричество как простая сила равнодушно к своему закону, гласящему: быть электричеством положительным и отрицательным; и если электричество как простую силу мы назовем его понятием, а указанный закон – его бытием, то его понятие равнодушно к его бытию; электричество только имеет это свойство; это именно и значит, что для него это не есть необходимость в себе. – Это равнодушие получает другой вид, когда говорится, что быть положительным и отрицательным относится к дефиниции электричества, или что в этом попросту состоит его понятие и сущность. В таком случае его бытие означало бы его существование вообще; но в этой дефиниции не содержится необходимости его существования; оно есть или потому, что его находят, – это значит, что оно вовсе не необходимо; или же оно есть благодаря другим силам, – это значит, что его необходимость внешняя. Но тем самым, что необходимость усматривается в определенности бытия посредством другого, мы опять приходим к множественности определенных законов, с которой мы только что расстались, чтобы рассмотреть закон как закон; только с этим последним следует сравнивать его понятие как понятие, или его необходимость, которая, однако, во всех этих формах оказалась всего лишь пустым словом.

Еще и другим образом выступает это равнодушие закона и силы, или понятия и бытия. В законе движения, например, необходимо, чтобы движение разделялось на время и пространство, или затем также на расстояние и скорость. Будучи только отношением названных моментов, движение, [т. е.] всеобщее, здесь, конечно, раздельно в себе самом; но эти части, время и пространство или расстояние и скорость не выражают собою это происхождение из «одного»; они равнодушны друг к другу; пространство представляется возможным (sein zu können) без времени, время – без пространства, а расстояние – по крайней мере без скорости, – точно так же и их величины равнодушны друг к другу, поскольку они не относятся как «положительное» и «отрицательное», следовательно, соотносятся друг с другом не в силу своей сущности. Таким образом, необходимость разделения (Teilung) здесь, конечно, налицо, но не необходимость долей (Teile) как таковых друг для друга. А потому и та первая необходимость сама есть лишь обманчиво-ложная необходимость; а именно, само движение представлено не как простая или чистая сущность, а уже разделенным; время и пространство суть его самостоятельные части или сущности в самих себе, или расстояние и скорость суть модусы бытия или процесса представления, из коих один, конечно, может быть без другого, и движение поэтому есть только их поверхностное соотношение, а не их сущность. Представленное в качестве простой сущности, или в качестве силы, движение есть, конечно, тяжесть, которая, однако, не содержит в себе этих различий вообще.

(γγ) Объяснение