Пока Мария Герасимовна готовит кофе, я присаживаюсь напротив Адама и решаюсь посмотреть на него. Он смотрит в окно, о чем-то увлеченно думая. Я пристально осматриваю его. Едва заметная щетина придает ему еще более мужественный вид. В его серых глазах таиться какая-то недосказанность, жестокость и непокорность. Он резко переводит взгляд на меня, от чего я вздрагиваю.

— Спасибо за завтрак, — Адам встает из-за стола и подходит к старушке. — Мне пора.

Спустя некоторое время Адам, одетый в черную рубашку и такого же цвета брюки, переговаривает с парнями, которые сидели в гостиной, и они вместе выходят из дома.

— Мария Герасимовна, можно вам задать весьма личный вопрос?

Женщина кивает, продолжая месить тесто.

— Кем вам приходиться Адам? — я медленно отпиваю ароматного кофе с белой пенкой.

— Ох, милая, это очень долгая и запутанная история…

— Я никуда не тороплюсь, — мне действительно интересно узнать хоть что-то про моего мучителя.

Она поворачивается, наливает себе стакан сока и присаживается рядом.

— У Адама было очень тяжелое детство. Его отец сильно пил, практически нигде не работал. Мать с трудом сводила концы с концами. Адаму приходилось помогать бедной, больной матери с хозяйством и с воспитанием младшего брата, — Мария Герасимовна глубоко вздохнула и направила свой взгляд в стену. — Каждый раз, когда отец выпивал, Адам видел, как он избивал мать. А когда Адаму было 14 лет, его мать скончалась от сердечного приступа. С тех пор мальчику пришлось рано повзрослеть и в одиночку воспитывать младшего брата. Их бабушка, моя старшая сестра, давно скончалась, и я приютила этих бедных, несчастных деток. — По морщинистой щеке женщины скатилась одинокая слеза, ее губы подрагивали, и морщинок в уголках глаз стало гораздо больше. — Своих деток Бог мне не дал, и Адам с Марком стали мне родными. Адам со смертью матери сильно изменился: стал черствым и бесчувственным. В смерти матери он винил отца и все ждал момента, когда сможет отомстить ему.

В комнате повисла невыносимо тяжелая пауза.

— Марк не так давно попал в ужасную автокатастрофу, врачи буквально собирали его по частям. После многочисленных операций он пришел в сознание и это был самый радостный день для меня и Адама, но нашему счастью было не суждено продлиться долго. Марку внезапно стало плохо и врачи кое-как смогли откачать его. И вот уже второй месяц Марк находиться в коме. — Женщина закрыла лицо руками и до меня доносились ее тихие всхлипы.

— Простите… Я не знала, что это очень тяжелая тема для вас, — я нарушила паузу, которая повисла между нами.

— Ничего, — Мария Герасимовна с улыбкой вытерла слезы. — На старость лет я стала очень ранимой.

— Мне очень жаль Марка, это ужасная трагедия для вашей семьи, — Я аккуратно подошла к женщине и накрыла своей ладонью ее руку. Мое сердце заныло, когда я увидела на ее лице слезы.

Все идет с детства верно? Вот почему Адам был таким жестоким и злым человеком. Тяжелое детство сделало из него бесчувственную машину. Теперь многое прояснилось для меня.

Почувствовав легкую усталость, я решила поднять наверх и прилечь. По пути к лестнице я заметила чуть приоткрытую дверь в библиотеку. Я прошла вглубь комнаты и моему взору открылись высоченные книжные полки с множество книг в разноцветных переплетах. Взгляд бегает от одной книги к другой, предчувствуя приятное время препровождения. Я концентрируюсь и беру произведение Луизы Мэй Олкотт «Маленькие женщины». Не изменяю своим традициям, ведь классика — всегда отличный выбор. Книги для меня — возможность убежать от реальности, пережить тысячи жизней, перенестись в разные века и прочувствовать быт того времени. Я усаживаюсь на зеленую софу, подбираю ноги под себя и накрываюсь тонким, вязанным пледом.

Проглатываю одну страницу за другой и, только когда моя шея затекает, я замечаю, что просидела здесь больше трех часов. За окном давно темно, ветер с шумом бьет в окно. Я встаю, немного потягиваясь и кладу книгу на свое место. Затем немного помедлив, напоследок разглядываю полки, приметив книги, которые собираюсь в скором времени прочесть.

По моей спине пробегает холодок, я резко оборачиваюсь и вздрагиваю, когда вижу в дверях Адама.