То, что на параде постсоветского патриотизма знаменосцем выступает академик РАЕН Р.А. Кадыров, естественно и символично. В 2017 г. опубликованы данные ВЦИОМ о том, что все больше россиян относятся к нему с уважением и симпатией. Очень даже понятно. С одной стороны, именно Чечня демонстрирует невероятные достижения в науках, культурах и прочих мануфактурностях. Именно тамошние витязи воевали на Украине и в Сирии (причем с обеих сторон), с помощью золотых пистолетов осуществляют законодательный процесс в Госдуме и следят за соблюдением закона гор при перераспределении собственности в Петербурге. А также через атаки на телестудии определяют, какие программы федерального ТВ достойны демонстрации в эфире, а какие нет. Не говоря уж про беспощадное истребление врагов народа и образцовую организацию общенародного волеизъявления.
Победный стиль чеченского руководства, как ничто другое, свидетельствует, что современная Россия, как во времена Иосифа Сталина или Ивана Грозного, переживает циклический ренессанс такого непростого явления, как «ценностная азиатчина». При той вежливой оговорке, что речь не о национальной или религиозной идентичности, а о системе властных приоритетов и технике политического менеджмента. Сам г-н Кадыров сурово осуждает тов. Сталина за высылку чеченцев и ингушей. Что ничуть не мешает ему пользоваться методами контроля над населением и территорией, удивительно похожими на сталинские. А также органичной для этих методов бинарной когнитивной матрицей. Чем в функциональном и правовом смысле репрессии против социальной группы под условным названием «чеченские геи» отличаются от репрессий против социальной группы под условным названием «народы-предатели»?
Так что давайте без трепетных национальных обид. Когда граф А.К. Толстой устами своего Потока-богатыря спрашивает про Ивана Грозного: «Что за хан на Руси своеволит?» — он менее всего имеет в виду этническую принадлежность хана. Который, кстати, по отцу был Рюриковичем. Красноречив и полученный богатырем ответ патриотической общественности:
Жаль, в XVI веке на Руси не было такого уважаемого учреждения, как ВЦИОМ. Он бы наверняка засвидетельствовал всенародную поддержку преобразующей деятельности государя Иоанна Васильевича.
Разрыв между теоретическим образом страны и жизненной практикой хорошо иллюстрируется электоральной географией — просто потому, что результаты волеизъявления зафиксированы на стандартном языке цифр, а цифры привязаны к территориям. Советский человек привык гордиться пространством СССР (а затем и России) как гигантским монолитом красного цвета, обнимающим одну шестую (восьмую) часть суши. Но на самом деле она далеко не монолит. И далеко не красная. Внутренние различия глубже и интересней, чем кажется, хотя победоносные очи их видеть не приучены.
На думских выборах 2016 г., как и на выборах президента в 2012 г., максимум электоральной сплоченности был зафиксирован в Чечне. За «Единую Россию» 91,4 % от
Похожее распределение, хотя в сглаженном виде, наблюдалось и на президентских выборах 2018 г. Тогда, правда, максимум был достигнут не в Чечне, а в Тыве (86 % от списка). Чеченская Республика заняла почетное третье справа место. Минимум, около 40 %, был показан в Приморском крае, Еврейской АО, Иркутском крае и Омской области, то есть в депрессивных русских регионах Сибири и Дальнего Востока. Через полгода географическая специфика макрорегиона проявит себя на скандальных губернаторских выборах 9 сентября 2018 г.
Новосибирск и Кемерово — соседи на карте. Структура электората близка в этническом и социальном смысле. А в смысле устройства элит и электорального поведения масс будто разные вселенные. Народ другой? Едва ли. Не настолько сильно кемеровские шахтеры и инженеры отличаются от новосибирских братьев по классу, чтобы оказаться на противоположных концах шкалы и демонстрировать такие же блестящие цифры, как Чечня, Дагестан и Тыва. А вот властвующие региональные элиты действительно разные. Да еще как! Вертикаль Амана Тулеева по своим менеджерским ухваткам куда ближе к чеченским или тувинским аналогам, чем к Питеру, Москве, Новосибирску или Дальнему Востоку. И официальные итоги голосования — не касаясь вопроса о том, как они получены, — убедительно это подтверждают.
Никогда прежде за все 25 лет относительно свободного голосования в России столь четко не проявлялся электоральный раскол по условной линии политических приоритетов «Европа — Азия». (Дальний Восток и Восточная Сибирь по манере голосования, поведению граждан и элитных групп значительно ближе к европейским стандартам, чем лежащие западнее Чечня, Дагестан или Кабардино-Балкария; географические дефиниции берем за неимением лучших: на самом деле речь о ценностях и о менеджменте.)
Таков расклад официальных (подчеркнем!) цифр. Он томительно напоминает советские результаты накануне распада. В референдуме по сохранению СССР, который агиографически трактуется как воля всего советского народа, вообще не участвовали шесть республик западного фланга: Армения, Грузия, Латвия, Литва, Молдавия и Эстония. Промежуточные по приоритетам и стилю управления Украина и Казахстан согласились голосовать лишь с учетом своих особых поправок, гарантирующих им четкий статус
Здесь опять игра смыслами: советские социалистические республики (ССР) — это реально самостоятельные субъекты международного права или пропагандистская декорация? Судя по настойчивости украинского и казахстанского руководства, оно в 1991 г. отлично понимало разницу. Постсоветская же агиография делает вид, что разницы не было вообще: «Весь многонациональный советский народ сплоченно поддержал…». Во-первых, далеко не весь (минус шесть республик). Во-вторых, далеко не сплоченно. В-третьих, в разных республиках голосовали за разные формулы. В-четвертых, сам базовый вопрос был сформулирован намеренно расплывчато, как бы в трех измерениях: кто-то голосовал за сохранение Союза, кто-то за его превращение в обновленную федерацию, а кто-то за гарантии прав и свобод для человека любой национальности.
Но это все тонкости, важные для рационального сознания, носители которого преобладали на европейском ментальном фланге и в референдуме не участвовали. А самый монолитный результат в поддержку СССР без всяких поправок и ухищрений дал как раз условно азиатский фланг. Южная Осетия (в составе тогдашней Грузинской ССР) — 100 % от списочного состава. То есть все до одного пришли на участки и все до одного сказали «да». Каракалпакская автономия (в составе Узбекской ССР) — 97 % от списка, Туркмения — 95,6 %, Таджикистан — 90,8 %, Киргизия — 89,6 %, Узбекистан — 89,4 %, Казахстан (с учетом оговорки о суверенитете) — 83 %, Азербайджан — 70,1 %. На «политическом Востоке» впустую не умствуют: как начальство велит, так и сделаем. С другой стороны, стоит начальству дать слабину — на кол его!
Азербайджану тогда сильно подкузьмила Нахичеванская АССР, выдавшая на-гора лишь 18 % от списка. То был совместный протест населения и элит — ничуть не классовый, а сугубо национальный. По официальной переписи население на 95 % числилось азербайджанским (перепись проводила азербайджанская субвертикаль). А на самом деле было главным образом армянским. В Баку-1991 не рискнули привычно фальсифицировать данные голосования так, как прежде фальсифицировали данные переписи, — слишком горяч еще был пепел Нагорного Карабаха. Иначе и Азербайджан показал бы цифру не хуже, чем Узбекистан. Это еще раз к вопросу о политической культуре «советской Азии».
Белорусская ССР выдала 68,9 % от списка, Украина (с учетом оговорки о государственном суверенитете) — 58,6 %, РСФСР — 53,8 %. Территориальная асимметрия итогов — объективный факт. Сходные различия намечались и внутри собственно России (тогда она называлась РСФСР), но именно что лишь намечались. А в 2016 г., через 25 лет, разрыв уже бьет в глаза. Чтобы его не видеть, надо зажмуриться из последних сил. Чем как раз и силен «политический Восток».
На референдуме 1991 г., опять строго по официальным данным, внутри России (РСФСР) расклад был следующим. Зарегистрировано 105,6 млн избирателей. Из них в автономных республиках — 14,2 млн. Для других национальных образований — автономных округов и автономной области — данные не представлялись согласно принятому Верховным Советом закону. Итак, в условно «русской России» (без автономных республик в составе РСФСР) имелось 91,4 млн избирателей. Еще раз: речь не о национальностях, они более-менее смешанные, а о формальном статусе территорий и властей. Теперь сравним результаты. В «русской России» за сохранение СССР проголосовали 47,7 млн человек, или 52,2 % списочного состава. В «России национальных республик» — 9,1 млн, 64,4 % списочного состава. Разница заметная — более 12 процентных пунктов. Но не катастрофическая. Как сказал бы Карамзин, «вижу опасность, но еще не вижу погибели». В целом по РСФСР за Союз получилось 53,8 % от списка, как мы уже знаем.
Если бы данные можно было аккуратней структурировать вдоль условной шкалы ценностей «Восток — Запад», разрыв был бы больше. Но ненамного. Республики с преобладанием русского (точнее, по-городскому космополитичного) населения и европейских приоритетов, такие как Карелия, Коми, Удмуртия, Хакасия, следовало бы отнести к условному Западу. А некоторые автономные округа, которые из-за организации тогдашней электоральной отчетности растворились внутри «русской России» (Коми-Пермяцкий, Агинский Бурятский, Усть-Ордынский Бурятский и пр.), наоборот, переместить на условный «политический Восток». Но и в этом случае, исходя из небольшого числа региональных избирателей, суммарный разрыв между «Востоком» и «Западом» вряд ли превысил бы 20 процентных пунктов. За СССР около 50 % списочного состава в «русской России» и около 70 % в «России национальных образований».
Разница есть, но далеко не такая, как в масштабе СССР. При том понимании, что реальную глубину ценностного разрыва в Советском Союзе по состоянию на 1991 г. мы не можем корректно оценить, ибо нет стандартизированных данных о численности (не говоря уж про волеизъявление!) избирателей в шести республиках-диссидентах. Если принять за основу отчеты по «электоральным консультациям» или опросам о сохранении СССР, проведенным в западных республиках той же весной, то разрыв с «политическим Востоком» был кричащим. Округляя, на «европейском» фланге СССР «да» сказали около 10 % избирателей, а на «азиатском» фланге — около 90 %.
Как и сегодня, результаты волеизъявления в 1991 г. представляли собой многомерную сумму настроений и интересов населения и республиканских элит, причем вклад элит по советской традиции был весомей. Электоральный градиент составил тогда 95 процентных пунктов — от 100 % в Южной Осетии до 5 % в Армении. В последнем случае надо иметь в виду войну в Карабахе и недавно случившееся землетрясение в Спитаке, которые не способствовали росту симпатий к Центру.