— Бог — это огромный муравейник, — начала терпеливо объясняться симбионт. — Каждый муравей — это отдельный симбионт. Вместе, в одном муравейнике, мы единый разум. Вне его — мы индивидуальны. Какой-то муравей красный, воинственный и сильный. Какой-то маленький и слабый, как самый обычный строитель. Кому-то везет, а кому-то нет.

— Ничего не понимаю, — отозвался я. — То есть бог состоит из…

— Миллиарда таких, как я, — улыбнулась она. — А может, и больше. Никто не знает наверняка. Но каждый симбионт помнит время отщепления от муравейника. Точнее, каждый первоначальный симбионт. Когда от этого симбионта начинает отделяться крупица, становится самостоятельной, та крупица не знает и не помнит ничего. Но симбионт, который отщепляет от себя эту часть, становится условным основателем. Прародителем нового поколения.

— Ну, ты коротко мне объявила, как появляются другие маги и мутанты, — улыбнулся я. — А ты, ты создавала других?

— Никогда, — отмахнулась она. — Миша Аляев был одним из первых носителей. Как и тысяча других. Но он был в спячке.

— Это как?

— Это отдельный вид носителей, которых, так скажем, заморозили. Погрузили в сон боги, чтобы те проснулись в нужный им момент. Так и появились первые зачистки. Я проснулась спустя два века, как появилась на свет, и уже в теле потенциального носителя начала развиваться. Он не мог помнить, кто он такой, потому что был безродным и безвольным. А я не могла полностью развиваться после выхода из сна. Именно поэтому я подтолкнула его к опыту, — огорошила меня новым признанием симбионт. — Именно я позволила поставить на себя ограничитель, но начала развивать своё тело. Именно я начала разделяться во время смерти своего носителя.

— То есть ты хочешь сказать, что сама подстроила смерть Аляева и получение нового тела без этого ограничителя силы?

— Именно. Михаил думал, что действует индивидуально. Что он делает то, что хочет. Но на самом деле, всё это время я подкидывала ему идеи, мысли, двигала его совершить безумный поступок. И в итоге я сейчас здесь, а он забыт навсегда.

— Допустим, — согласился я. — И все первоначальные наёмники такие же?

— Все, — кивнула она. — До единого. Взять того же Эдварда Тойвовича, — она села, по-турецки скрестив ноги, напротив моего физического тела. — Он тоже был первоначальным наёмником, в твоем понимании. Солдатом бога, которого погрузили, как и меня, в долгий сон перед тем, как тот мог понадобиться. По итогу, со своим ограничителем он смог стать сильным, среди своих новых детей, которых он подбирал и обучал. И мог бы прыгнуть выше своей головы, если бы смог избавиться от такой мелочи, как барьер внутри. Если бы осмелился умереть, как это сделала я.

— И таких, как он, тысячи? Ну, как ты…

— Каждый лидер рода, который стал боевым, как минимум являются детьми сна. Нет, разумеется, множество родов являются вторичными ответвлениями и так далее, но большинство гильдий, большинство малых родов с большим боевым потенциалом, имеют лидера, который был в долгом сне. И который всё равно является первородным после бога, симбионтом.

— Занимательно, — согласился я. — Но для чего…

— Пора, — перебила она меня, не давая договорить. — Последний артефакт сейчас будет в твоей руке. Выдержи его силу, пожалуйста. Нам осталось совсем чуть-чуть.

На этой «доброй» ноте, она коснулась моего лба, и из ниоткуда появилось давление. Словно меня что-то пыталось втянуть и этим «что-то» было моё тело.

Я открыл глаза после серии коротких пятен перед лицом, уже будучи в своём теле и почувствовал адский жар и холод одновременно. Помотал головой в разные стороны, чтобы прийти в себя и получил огромную порцию боли.

Слева, оттого что мою плоть выжигает последний артефакт с чёрной маной. А справа, оттого что мою ладонь полумесяц попросту переморозил. Я даже не чувствовал правую руку как свою, словно её никогда и не было.

Последний артефакт перевёл свою силу, через мои вены и сосуды. В следующий миг произошло нечто. Я отпустил чёрный артефакт, чтобы вцепиться в свою правую руку. Она словно разморозилась и начала гореть, но это было не так.

Полумесяц действительно раскалился до состояния… даже не знаю, до какого. И начал переплавлять плоть под собой, погружаясь в ладонь. Я закричал от боли, которую было невозможно терпеть и…