— То есть убили вы ее все же не бокеном?

Он покачал головой:

— Нет. Я же говорю, на меня накатило безумие. Я просто спятил. Схватил первое, что попалось под руку. Настольную лампу. Она сейчас где-то на дне реки.

— А Леон Праути?

— Я познакомился с ним в тюрьме, в день моего ареста. Пообещал заплатить ему пять сотен баксов, если он поведает вам эту историю. Он должен был рассказать о Блэре, приезжавшем в старом «линкольне», а после вдруг вспомнить, что был еще и автомобиль из проката, в котором появился у дома высокий седой старик. Но Праути — идиот. Вторую половину истории он просто забыл. Во всяком случае, до суда.

Неторопливо подходивший по реке с севера большой пароход загудел — долгий, унылый звук еще долго висел в воздухе.

— Но почему вы просто не заявили, что это дело рук Роджера?

Майлз опять покачал головой:

— Если бы я обвинил его с самого начала, полицейские, став копать вокруг Роджера, обнаружили бы, что у него есть алиби. Нет, идеальная ситуация состояла в том, чтобы все выяснилось под самый конец игры.

Мне очень хотелось встать и уйти, но я словно прирос к стулу — то ли от ужаса, то ли от того, что у меня еще оставался один вопрос.

— Зачем вы мне все это рассказали? — спросил я. — Хотите, чтобы я снова занялся этим делом?

Он тяжело вздохнул:

— Нет. На самом деле, нет. Но ведь вы не стали бы спрашивать меня о посвящении, если бы не питали подозрений?

Я, подумав немного, кивнул.

— У вас же бульдожья хватка, Чарли. Как только вы позвонили, я понял: рано или поздно вы до всего докопаетесь. Правда состоит в том, что мне хотелось снять этот груз с души. А может быть, похвастаться, рассказать хоть кому-нибудь, как я совершил убийство и вышел сухим из воды. — Он иронически ухмыльнулся, давая понять, что причина вовсе не в этом. — Расскажи я все кому-то другому — священнику или психоаналитику, — я получил бы себе на шею человека, знающего о моей вине. А адвокат? — Он слегка склонил голову набок. — Вы же унесете тайну клиента с собой в могилу.

С этими словами он встал, спустился с настила и зашагал мимо кленов, мимо лежавших на траве влюбленных парочек, все уменьшаясь и уменьшаясь в затухающем солнечном свете.

Мне хотелось проникнуться злостью к нему, но нет, не получалось. Я чувствовал лишь, не считая слабой лихорадочной дрожи во всем теле, огромную, страшную печаль, которая только усилилась, когда солнце ушло за край земли и река потемнела.