– Белый! – провозгласил писец, и солдат, дрожа от облегчения, поспешил вернуться в строй центурии.

– Белый! – объявил писец и второму бойцу.

– Черный!

Третий солдат, оцепенев, уставился на свою ладонь, как будто кружок под его взглядом мог сменить цвет и сделаться белым.

– Пошел, пошел! – Легионер схватил его за руку и толкнул в направлении караула, стоявшего за спиной старшего трибуна. – Туда. Шевелись.

Спотыкаясь, как пьяный, солдат поплелся прочь от своих товарищей, потом оглянулся через плечо и встретился взглядом с Катоном. Его глаза были полны отчаяния и молили о помощи, но Катон ничего не мог сделать. Он лишь беспомощно покачал головой и отвел взгляд.

Процедура продолжилась. Обреченных отгоняли в сторону; те, кому повезло, возвращались в строй. Катон видел, как Максимий, когда подошла его очередь, вытащил белый кружок и вернулся на место, унося его с собой как счастливый талисман. Возможно, это был знак и для него, подумал Катон и повернулся к своему оптиону:

– Ну, давай, Фигул. Будем тянуть жребий со следующим отделением.

Двое из восьми солдат пред ними вытащили черные метки, и Катон мигом подсчитал, что в горшке остался только один роковой кружок. Один черный на двадцать шесть белых, совсем неплохое соотношение. При этой мысли он даже воспрянул духом, хотя тут же устыдился этого, ибо его шансы улучшились благодаря тем несчастным, которым не повезло раньше.

Настала очередь Фигула. Громадный галл подошел к горшку, но замешкался.

– Шевелись, – тихо буркнул легионер с факелом. – Нечего показывать другим, что ты трусишь.

– Я не трушу! – возмутился Фигул. – Вовсе не трушу, ублюдок!

Он сделал шаг вперед, запустил руку в горшок, схватил первый попавшийся кружок и вынул.

– Белый! – объявил писец и повернулся к Катону.

Сердце юноши колотилось, он весь похолодел, в ушах стучала кровь: воздух, соприкасавшийся с кожей, казался ему ледяным, хотя ночь стояла теплая. Писец кивком указал ему на горшок.

– Командир?

– Да, конечно.

Слова эти сорвались с его губ и прозвучали спокойно, словно их произнес кто-то другой. Сам Катон больше всего на свете хотел оказаться подальше от этого проклятого горшка, но вдруг оказалось, что он стоит возле него. Его рука поднялась над ободом и погрузилась внутрь. Катон заметил тоненькую трещину, сбегавшую вниз от маленького скола на ободе. «С чего это горшок треснул?» – ни с того ни с сего вдруг подумалось ему. Потом кончики его пальцев коснулись маленькой кучки деревянных жетонов, оставшихся на дне, и рука непроизвольно отдернулась. Стиснув зубы, Катон усилием воли заставил пальцы сомкнуться вокруг одного из деревянных кружочков и, глядя в глаза писцу, разжал кулак.

Тот взглянул на ладонь молодого человека, и в его взгляде промелькнуло что-то, похожее на жалость.

– Черный!