Каратак потянулся вниз, взял голяшку и швырнул ее лежавшей, свернувшись у стены, охотничьей собаке, так, что ее задело по морде. Псина удивленно взвизгнула, но тут же сообразила, что к чему, ухватила нежданную добычу мощными челюстями и, придерживая конец мохнатой лапой, вгрызлась в мясо. Катона, у которого сводило живот от голода, при виде облизывающего мясо длинного розового языка чуть не замутило, и он поспешно отвернулся, снова устремив взгляд на вражеского вождя.

Каратак смотрел на него внимательно, не без удивления.

– Хотел бы я знать, многие ли центурионы поступили бы таким образом?

– Все, – мгновенно ответил Катон, и Каратак рассмеялся.

– На мой взгляд, в это трудно поверить. Мне вообще кажется, римлянин, ты вовсе не типичный представитель своего народа и армии, хоть и пытаешься им казаться.

Катон расценил это как своего рода комплимент, несмотря на упрек в притворстве.

– Да, я вовсе не типичный. Большинство центурионов куда лучшие солдаты, чем я.

– Ну, тебе, конечно, виднее, – ухмыльнулся Каратак. – Но если ты худший из них, то мне и вправду следует опасаться за исход своего дела.

Он оторвал от другой бараньей ноги полоску мяса и начал медленно жевать, рассеянно поглядывая на тени между потолочными опорами хижины.

– Знаешь, я вдруг поймал себя на том, что гадаю, а способны ли мы вообще превзойти таких людей. Я видел, как тысячи и тысячи моих опытных воинов умирали под ударами ваших мечей. То были лучшие представители поколения, таких мы больше уже не увидим. А великое ополчение всех племен скоро станет не более чем воспоминанием тех немногих, кто еще жив и сражается на моей стороне. Что же до прочих… по всей земле звучат причитания их жен и матерей, притом что гибель принесла им лишь честь и славу, но не привела к победе. Но если наша борьба тщетна, что проку в том, чтобы умереть с честью. Это всего лишь жест. – Он перестал жевать и выплюнул хрящик.

Катон деликатно прочистил горло и заговорил:

– Коли так, отправь послание командующему Плавту. Сообщи ему, что ты готов обговорить условия заключения мира. Почетные условия. Тебе незачем враждовать с нами. Заключи мир: и тебе, и твоим людям найдется место в нашей империи.

Каратак печально покачал головой:

– Нет. Мы уже говорили с тобой об этом, римлянин. Мир любой ценой? Это путь к порабощению.

– Но ведь выбор, стоящий перед твоим народом, это выбор между миром и гибелью.

Некоторое время Каратак смотрел на Катона молча, словно обдумывая его слова, потом нахмурился, опустил голову, подпер лоб ладонью и медленно пропустил пальцы сквозь волосы.

– Оставь меня, Катон. Оставь. Мне нужно… нужно подумать.

Неожиданно для себя Катон ощутил, как в нем всколыхнулось сочувствие. Каратак, в котором так долго видели лишь неутомимого и безжалостного врага, был, в конце концов, человеком. Человеком, уставшим от войны, однако впитавший ее дух с молоком матери, воевавший чуть ли не с того дня, как стал достаточно взрослым, чтобы носить оружие, и просто не умевший искать мира. Катон смотрел на него, испытывая странное желание найти нужные слова, чтобы приободрить врага или выказать ему свое сочувствие. Но тут Каратак встрепенулся, вспомнив, что римлянин все еще находится в помещении. Он заморгал и выпрямился в кресле.

– Чего ты ждешь, римлянин? Уходи.