– Да в чем тут риск?

– Как только кто-нибудь из туземцев обнаружит, что хутор пуст, он поднимет тревогу. Местные прочешут тут все, это ведь их болото. Поэтому рисковать мы не станем. Ты меня понял, оптион?

Тон центуриона не оставлял места для возражений, поэтому Фигул кивнул и осторожно попятился в заросли, прочь от маленькой усадьбы. Когда они воссоединились с маленьким охотничьим отрядом, поросенок был уже выпотрошен, а тушка насажена на копье для доставки в лагерь. Бойцы радовались добыче, но, заслышав, что кто-то приближается, к удовлетворению Катона, встрепенулись и схватились за оружие. Напряжение на лицах спало, лишь когда они увидели, что из болотных зарослей на тропу выбрались их основательно промокшие командиры.

– Ну как, есть там что-нибудь еще?

– Больше, чем ты можешь вообразить, – с улыбкой ответил Фигул. – Там чудесная маленькая…

– Заткнись! – рявкнул Катон, мгновенно повернувшись к нему. – Ничего интересного для нас тут нет. Все поняли? А теперь в путь, вернемся и поедим.

Выслушав это, солдаты недоуменно переглянулись, подхватили добычу и направились к лагерю, выслав одного человека вперед, а одного оставив на некотором расстоянии позади – убедиться, что за ними никто не следует. Шли в молчании, время от времени останавливались, чтобы устранить пятна крови, капавшей на землю с сочной тушки. В противном случае кровь могла бы навести туземцев, обнаруживших, что из загона пропал поросенок, на их след.

Когда над горизонтом угасли последние отблески розового заката, Катон разрешил Метеллу развести маленький костер. Остальные сидели тесным кругом с округлившимися от нетерпения глазами и ждали, когда костер прогорит и можно будет запечь сочную свинину в золе и угольях. Скоро ноздри людей наполнил аромат жарящегося мяса и еще более резкий, дразнящий запах капавшего в огонь жира, заставив их облизывать губы от предвкушения. Как только мясо прожарилось, Катон велел Метеллу достать его из костра и поделить поровну. Легионер принялся рьяно отдирать толстую кожу и отделять от костей истекающие соком жирные кусочки. Солдаты один за другим рассаживались вокруг костра, держа горячее мясо в грязных руках и вгрызаясь в него зубами. Ели молча, лишь порой, по мере того, как желудки наполнялись теплой свининой, перемигивались или обменивались блаженными улыбками.

Катон дождался, когда последний легионер получил свою долю, и кивнул Метеллу:

– Теперь себе.

Солдат кивнул, разрубил кусок филейной части, припасенный для себя, и сдвинулся в сторону, поближе к центуриону, передав тому остаток. Достав нож, Катон убедился, что лучшие куски уже розданы, и ему придется довольствоваться обрезками с поросячьей шеи.

Он сел рядом с товарищами, поднес мясо ко рту, и ему в нос ударил такой головокружительный аромат, что он впился в кусок зубами с жадностью уличного нищего, которому выпало счастье подобрать объедки с пиршественного стола богача. Эта мысль вызвала у него грустную улыбку: в нынешнем своем положении он бы с радостью поменялся местами с самым ничтожным из попрошаек, подвизающихся на улицах Рима. Те, во всяком случае, не живут в постоянном страхе, ожидая, что их выследят и перебьют, как собак.

Когда костер медленно угас, легионеры, уже покончившие со своими ломтями, набросились на быстро остывавшие остатки туши, отдирая и обгладывая с костей, что только возможно. Катон хотел было приказать им оставить хоть что-то на потом. Никто не мог сказать, когда снова удастся раздобыть еды, а как только головокружительное ощущение сытости пройдет, мучительный голод скрутит им животы с еще большей силой. Но, видя отчаяние на лицах людей, которые, сидя на корточках и пытаясь кто ножами, кто пальцами отскрести остатки мяса от костей, Катон понял, что если попытается отдать подобный приказ, это, возможно, будет последний приказ в его жизни. Здравый смысл требовал растянуть добытую пищу по крайней мере на несколько дней, но голод пересиливал доводы рассудка, и Катон понял, что сейчас должен обращаться с ними осторожнее, чем когда-либо. В результате все косточки маленького поросенка были с жадностью обглоданы; от него остались лишь объеденная голова с насмешливо скалящимися челюстями, голые кости да обсосанные хрящи. Правда, следующим вечером голову и копыта тоже отправили в котел, но от этого варева Катон отказался в пользу солдат, чтобы оттянуть по возможности момент, когда запасы еды закончатся. Но этот момент все равно наступил, и голод снова по-воровски пробрался в лагерь.

«А ведь это было два дня назад», – подумал Катон, проснувшись и морщась от боли в пустом желудке. Он лежал на боку в тени одного из деревьев, окружавших их спартанский лагерь.

Центурион перевернулся на спину и прищурился, глядя, как солнечные лучи пробиваются, мерцая, сквозь мягко шелестящую над головой листву. Было уже хорошо за полдень, но Катон провел ночь в карауле и с удовольствием проспал бы дольше. Тем паче было бы ради чего просыпаться. Дожидаться возвращения высланных на разведку патрулей в надежде на то, что они все же раздобыли еды, надежде, которая сменится отчаянием, поскольку станет ясно: и в эту ночь их желудки останутся пустыми…

Кроме того, что разведчики возвращались с пустыми руками, они не доставляли никаких сведений о Каратаке и его воинах, тоже скрывшихся среди здешних топей. Создавалось впечатление, будто исходящая миазмами трясина поглотила остатки туземной армии, как сделала это с несчастным Прокулом.

Катон поспешно подавил страшное воспоминание и вновь вернулся мыслями к плану, который, как он надеялся, даст им шанс на пересмотр приговора и возвращение в ряды Второго легиона. Он ясно воображал себе эту картину: колонна грязных, оборванных, вооруженных чем попало легионеров горделиво марширует в расположение части, и изумленный легат выслушивает подробный доклад Катона о том, где находится Каратак и его воины, с указанием точных мест на карте, развернутой на походном столе Веспасиана.

«Сладкие мечты, не более того», – с печальной улыбкой подумал Катон. Чем дальше, тем меньше он сам верил в осуществимость задуманного, и сейчас, когда он лежал на спине, рассеянно глядя вверх, это видение уже не сулило ему надежду, а только дразнило.

Через некоторое время ему стало невмоготу мучить себя подобными мыслями. Центурион присел и оглядел лагерь. Люди по большей части сидели на корточках небольшими кучками и тихонько переговаривались. Двое или трое, заметив, что он проснулся, глянули в его сторону, и Катон подумал: о чем же таком они шептались, если побоялись встретиться с ним взглядом и тут же отвели глаза. Потом он напомнил себе, что сам отдал им приказ производить как можно меньше шума. В последнее время центурион во всем выискивал признаки угрозы, хотя и сам порой думал, что его осторожность начинает граничить с манией.

Но нет, это не мания, что-то здесь не так…