– Чрезмерная опека – это не мой случай. Не мой. Я большая поклонница одного индийского психолога, в своих книгах он постоянно повторяет: «Ты не владеешь своими детьми. Ты – их гид. В те моменты, когда ты им нужен, будь проводником. Веди их. Следует сделать их независимыми так скоро, как это возможно, чтобы они сами несли за себя ответственность. Потому что если этого не сделать, то тебя трудно будет считать хорошим родителем». Согласно этой теории, когда каждому из моих детей исполнялось двенадцать лет, я устраивала семейную вечеринку. И написала в честь этого даже небольшую поэму…

– Каждому из детей? – перебиваю ее.

– У меня еще сын. И дочь, она живет в Ла Молина… – На секунду теряю дар речи от удивления. Элизабет продолжает: – Когда каждому из моих детей исполнялось двенадцать лет, я устраивала праздник, а после, в завершение, говорила: «Теперь ты взрослый, то есть отныне несешь ответственность за собственную жизнь! Вы все видите, что я постоянно работаю, нахожусь вне дома, не могу вас контролировать. Так что теперь вы сами должны делать выбор, уметь различать, что есть для вас добро, а что зло. Если вам нужны плохие компании, наркотики, коих тут несметное количество, или какая еще дрянь, то вы непременно (и это в лучшем случае) доведете себя до суда и тюрьмы, – поверьте, тут никто не застрахован. Ну а если вы попадете в тюрьму, знаете, что я сделаю? Я буду носить вам передачи. Например, вкусные фрукты. И… и на этом всё. Потому что я не смогу сделать ничего больше – не смогу повлиять на ситуацию и изменить ее. Так что внимательнее относитесь к себе, заботьтесь о своем здоровье и думайте обо всём, что вы делаете».

Ренцо, я и Сергей в шесть глаз смотрим на Элизабет, которая во время своей вдохновенной речи не просто стягивает всё внимание на себя, но потрясает своей схожестью с сами-уже-поняли-кем.

Ренцо понимает только испанский. Сергей – вот оно, тлетворное влияние работы с переводчиками, – только русский. Выходит, смысл всего вышесказанного сейчас понимаю только я. И меня он, признаться, несколько пугает. Те факты, которые я успела узнать про Перу в целом и Лиму в частности, во время многочасового перелета истерзав путеводитель, вовсе не казались мне доступными для понимания двенадцатилетних детей. Может ли, думаю я, глядя в лучистые светло-коричневые глаза Ренцо, ребенок понимать, что наркотик это зло, когда этот самый наркотик – обычный ходовой товар, который порой находит тебя быстрее, чем ты его? Может ли ребенок понимать, что вокруг, помимо всего прочего, пышным цветом расцветает то, что напугает любого взрослого: насилие, работорговля, жизнь на окраинах, которая иной раз кажется страшнее смерти.

– Мне самой пришлось рано повзрослеть. – Элизабет говорит очень эмоционально, и ее руки рассекают воздух вдоль и поперек на сотни неправильных и неравномерных кусочков. – Оказавшись в незнакомой стране, с незнакомым языком, которым ни я, ни мама, ни бабушка не владели, пришлось быстро адаптироваться. Мама пропадала на работе, бабушка тащила на себе весь быт – подумайте, до меня ли им было? Бабушка, Мария Клазар, часто брала меня с собой на рынок, к врачу, туда, где надо было хоть что-то понимать по-испански: сама она знала только чешский.

Плюс ко всему мы отличались от местных жителей внешне. Да и внутренне, что говорить! Тут вообще принято, чтобы баба не только тащила на себе всё, послушно и молчаливо, но при этом еще и не напрягала мужа, который целыми днями напролет хлещет алкоголь и играет с дружками в карты!

Дождавшись, когда Элизабет собьется, чтобы перевести дыхание, Ренцо вдруг лихо вворачивает в ее монолог какую-то фразу. Она кивает в ответ и тут же, оборвав сына на полуслове, продолжает:

– Ренцо начал петь, когда был совсем крошкой. Он сидел в своем маленьком кресле в машине, которую я вела. Разумеется, у меня там постоянно играла музыка. И вдруг я замечаю, что малыш, которому год от роду, начинает имитировать звучащие мелодии. Сначала подвывать. Потом – петь в такт музыке.

Музыка всегда была связующим звеном между нами. Это значит, что она нас всех объединяла. Мы пели с Ренцо и его братом с самого детства. Пели всегда и везде. У нас и собака музыкальная была. Помню, мы не могли записать песню на магнитофон, потому она нам подвывала «вууууууу!». А потом нас с сыновьями стали приглашать выступить на разные социальные мероприятия. Надо сказать, мы никогда не брали за это денег! И это было прекрасно, потому что мы делились тем, что умели, с остальными.

– Ты хочешь сказать, что музыка помогла решить абсолютно все проблемы? – усомнилась я.

– Не все, конечно. Но всё-таки музыка на детей влияет положительно. У нас тут в школу идут рано, Ренцо я отправила туда в три года. В подготовительную школу, разумеется. И он пошел со своим братом Майклом, который старше почти на год. Майки было четыре, а этому три. И в школе затевалось очередное мероприятие на Рождество – праздничная постановка. Должна сказать, что мы все католики. Мой отец был протестантом, но мама, после того как семья распалась, обратила меня в католическую веру, так что и я, и мои дети – католики. Так вот, эта рождественская постановка в их школе была просто чудовищной: когда нестройным хором воют дети – слушать невозможно. И тогда я спросила у ответственного учителя: можно я со своими мальчиками после постановки спою короткую праздничную песенку? И нам разрешили. Каково же было всеобщее удивление, когда мы с моими двумя крошками спели сложнейшее трехголосие! В общем, это было здорово! Ладно… – Элизабет вдруг теряет к теме всяческий интерес. – Давайте пока отпустим Ренцо: ему нужно отъехать на полчаса в банк, а потом он вернется. Как раз и Майки, старший сын, должен вот-вот подойти.

Я приятно удивлена, что Элизабет так ответственно подходит к съемкам, – да, она берет за это деньги, но ведь подготовилась, предупредила всю семью, вынудила приехать старшего сына. Многие герои фильма отказывались показывать даже фотографии своих детей и внуков, имен не называли, чтобы лишний раз никто не ассоциировал их отпрысков с Третьим рейхом и Гитлером, некоторые отказывались сниматься в домашних интерьерах…

Элизабет другая. А может, всё потому, что в нашей долгой переписке, еще «на берегу», Геринг попросила меня крайне внимательно проследить за тем, чтобы не случилось утечки и отснятый материал, усилиями жуликоватых перуанцев-операторов, вдруг не пошел на местном телеканале.

Мы с Сергеем просим Ренцо немного рассказать о себе. И мать, наконец, переводит сыну вопрос, но, пользуясь минутной задумчивостью воспрявшего было Ренцо, сама же начинает отвечать:

– Вы спросили о том, кто такой Ренцо. Я скажу: мой сын – один из лучших теноров в Лиме. Он мое солнышко, моя радость, счастье. Он более домашний, более спокойный, чем Майкл. И очень сознательный – вы даже представить не можете, насколько он ответственный. Кстати, он теперь мой работодатель. Много лет я, как моя мама, проработала на крупные концерны – была и переводчиком, и ответственной за закупки серьезной техники. В свое время покупала для компании подводные лодки. Еще я работала в компании, которая занималась распространением электроэнергии по всей стране. Я даже успела какое-то время проработать в лаборатории. Но в итоге – я счастлива этим – меня и Ренцо полностью поглотила музыка. В моем доме ее обожают все. Мой старший сын Майкл, к примеру, обладает прекрасным басом. Я им тоже очень горжусь. Но Ренцо, в отличие от Майки, сделал музыку своей профессией, а я стала его импресарио, агентом. Кстати, он неплохо зарабатывает. Последние восемь лет мы живем в этом доме, таунхаусе, который купил Ренцо. Это его апартаменты, практически весь дом. Сурко, кстати, очень хороший район. Но больше всего меня радует сквер под окном. Какое же счастье – каждое утро кормить белок в парке!

Кстати про белок… С утра пораньше я иду кормить зверей в скверик. Нет, ну, конечно, сначала я принимаю ванну, привожу себя в порядок, и тут обычно начинаются телефонные звонки. Мы ведь проводим свадьбы и другие мероприятия, похороны, крестины, модные показы, корпоративы. Ренцо поет везде – он очень востребован в Лиме. Так что мы очень занятые люди и не можем жаловаться на это. Иногда меня спрашивают, почему Ренцо не поет в Европе или где-нибудь еще? Там можно заработать большие деньги. У нас есть такой друг, Хуан Диафлорес, он прославился в Европе. Зарабатывает и там и тут. И живет очень хорошо. Так что Ренцо, наверное, стоит приглядеться к Европе. Я бы хотела, чтобы он попытался. Но в будущем. Сейчас он налаживает свою жизнь здесь. Ренцо холост. Но ему и не нужно сейчас жениться, я считаю, потому что человек он очень основательный. Ему сначала нужно заиметь крышу над головой…

То есть, эту «крышу над головой» она без всяких дискуссий оставляет за собой, а сын пусть работает и покупает еще?! Она, выходит, действительно всё решает за бедолагу Ренцо – не только говорит за него? Но, с другой стороны, насколько же крут этот Ренцо, если к своим двадцати с небольшим годам купил такой дом в Лиме? Он что, с четырнадцати лет деньги откладывал? Разумеется, нужно понимать, что по цене стандартной московской двухкомнатной квартиры вы можете купить себе несколько таунхаусов в Лиме. Но всё-таки тут и оплата труда намного ниже.

С другой стороны, Элизабет оценивает свои съемки в фильме не в перуанских солях и даже не в долларах. А в евро. В тысячах евро. Возможно, думаю я, Ренцо с детства выступает за валюту? Значит, не пропадёт: какую-нибудь даму он неминуемо осчастливит чуть попозже – мало того, что парень интересный и воспитанный, так еще и работящий.

Я смотрю на улыбающегося Ренцо, родственника могущественного рейхсмаршала Германа Геринга, который даже не догадывается о том, что в эту секунду его авторитарная мама обсуждает со мной его судьбу и перспективы. Мне Ренцо немного жаль: очень не хочется, чтобы такой замечательный парень дал трещину под мамочкиным каблуком. Я, в отличие от Элизабет, считаю, что ему нужно срочно жениться и побыстрее отвалить в самостоятельную жизнь. К тому же в свои двадцать с лишним пора бы серьезно задуматься о покорении Европы – дальше может быть уже поздно: чай, не мальчик. Это если, конечно, поверить Элизабет на слово, что у Ренцо действительно уникальный голос. В любом случае завтра у нас будет возможность его послушать.