На него заорали, обвиняя разом во всех смертных грехах. Тогда он, не теряя самообладания, сунул руку за пазуху и вытащил записку, чье содержание было известно всем присутствовавшим. Он развернул ее и воздел над головой, как вымпел.

— Видите? У меня такая же черная метка, как и у вас. Мы в одинаковом положении — за что же вы собираетесь меня убить?

Этот довод не образумил селян. Послышались голоса:

— И что ты будешь с ней делать? Неужто порвешь? Ишь какой смелый!

— Да, порву, — проговорил он твердо, как человек, принявший решение. — Смотрите!

Он демонстративно разодрал окаянную бумагу пополам, сложил обрывки, разодрал повторно и пустил образовавшийся мелкий сор по ветру. Дерзкий поступок охладил пыл мстителей, они зашушукались, стали переглядываться.

— Небось уже разослал? — вякнули из толпы недоверчиво. — Знаем мы таких!

— Я ничего никуда не рассылал, слово дворянина, — ответствовал мсье Гаше. — Можете справиться на почте, там подтвердят.

В этот миг он был прекрасен, и его нельзя было не зауважать. Орава мало-помалу расступилась. По рядам прошелестело:

— Ну его! Он и так покойник… Расходимся!

Ватага рассосалась, унося инвентарь. Господин Гаше постоял в одиночестве, поникший и сгорбленный, и возвратился под плесневелые гостиничные своды. Максимов приветствовал его, как героя:

— Здорово вы их! Я уж боялся, что без заварухи не обойдется…

Гаше, точно не услышав его, на деревянных ногах прошел в свой номер и принялся укладывать вещи. К нему робко постучалась хозяйка. Она тоже была впечатлена его поведением и сказала, что вернет половину платы за постой. Он с апломбом отринул ее щедрость и попросил лишь об одном позволении — остаться в гостинице до утра. Пускаться в путь в наступающих сумерках, без провожатых, было небезопасно. Хозяйка скрепя сердце исполнила эту просьбу. Она ничего не имела против мсье Гаше и сдала бы ему номер хоть на год, если бы не опасение стать отщепенкой среди озлобленных земляков.

— Куда же вы пойдете? — осведомилась Анита у коммерсанта, занятого утрамбовыванием в чемодан толстого домашнего халата.

— Переберусь в город, поближе к жандармам. Тюрьма мне не грозит, бежать от правосудия не вижу смысла. А вот защита от линчевания не помешает.

Когда непосредственная опасность перестала угрожать, он уже не смотрелся таким бравым и несгибаемым, как на улице, посреди вооруженной орды. Захлопнув крышку чемодана, он посмотрел на Аниту потухшими глазами и вымолвил вполголоса:

— Как по-вашему, я сделал правильно? Имею в виду то, что избавился от записки.

— А что вас смущает? — задала она встречный вопрос. — Хотите знать, не постигнет ли вас небесное наказание? Это не ко мне… Но поступи вы по-другому, они бы вас попросту растерзали.

— Так и есть, — обреченно поддакнул он и прижал крышку рукой, чтобы запереть чемодан на замки. — Достаточно ли этого оправдания?

— Смотря для кого, — изрекла Анита диалектически, на что он уже не ответил.