– Попробуйте все же рассказать мне как-нибудь более связно, по порядку, – мягко попросил следователь, стремясь подтолкнуть Юлию Соломоновну к внятному повествованию, чтобы побыстрее его и завершить, покончить с дамскими неврастеничными глупостями.

– Итак, когда вы в первый раз изволили встретить этого человека?

Его строгий и чрезвычайно серьезный вид немного успокоил молодую женщину.

– Вероятно, это было зимой. Да, пожалуй, в начале зимы, в конце ноября. Темно, ветер. Я домой пробиралась. Извозчика было никак не взять, как назло, точно провалились все. Платком лицо было замотано, так что я и не сразу сообразила, что рядом со мной кто-то остановился. Стоит человек, как и я, закутанный весь в черный плащ, лица не видно, вроде как очки блеснули в тусклом свете фонаря, под которым я оказалась. Или глаза? Я шарахнулась в сторону, потому что он близко вдруг ко мне оказался. Наклонился и тихим, каким-то глухим голосом произнес:

– Вы хотели меня видеть? Я перед вами!

– Я вас не знаю! Кто вы? Подите прочь! – испугалась я и стала озираться в поисках городового.

– Городовой вам не поможет! – зловещим голосом продолжал незнакомец. – Уже ничего поделать нельзя, переменить, пришли в движение высшие силы зла!

– Чего вам надобно, что вы там бормочете о силах зла? – выкрикнула я, но почувствовала, как голос мой охрип от страха. На улице не было ни души, и только, боже мой, один маленький черный пудель вдруг оказался у ног моего страшного собеседника. Я совершенно обмерла. Вы же понимаете, о чем я говорю?

– Разумеется, Гете я читал, – сдержанно заметил Сердюков. – Фауст и Мефистофель. На это вы изволите намекать?

– Да, ассоциации слишком примитивны, но именно это пришло мне в голову тотчас же. – И дама продолжила свой рассказ.

– Вижу, вы начинаете понимать, – проговорил злодей вкрадчиво. – Прекрасно! Вы отдали мне свою душу, и я щедро отплачу вам за это!

– Я отдала вам душу? – я едва могла говорить от изумления и липкого страха.

– Разве не вы недавно пожелали, что бы все ваши дети, которые стали для вас обузой в творчестве, а также ваш супруг, пропали, провалились в тартарары? Разве вы не пожелали этого истово, страстно, в обмен на совершенную свободу одинокого художника, который творит, не обремененный никакими узами?

– Милостивый Боже! – прохрипела я. – Это не так, это был лишь миг слабости, убогого малодушия. Я не могла этого хотеть!

– Нет, моя милая! Нет, позвольте, это не шутки! Вы пожелали, и вот, одного уже нет. Скоро и прочие вас покинут навсегда. И вы снова будете свободны, свободны как никогда. И ваша душа, моя душа, будет открыта для великого творчества!

– Ты лжешь, мерзкая тварь! Прочь! Я не желаю тебя знать! Все ложь! Ложь! Навет!

Я замахнулась на него рукой, он отступил, и я чуть не упала с тротуара. Послышался его сдавленный жуткий смех.

– Верь мне, жди меня! – донеслись до меня его слова. И в эту минуту послышалось цоканье копыт, из-за угла показался извозчик. Я только на мгновение бросила на него взгляд, а когда посмотрела в сторону жуткого незнакомца, его уже и не было. Я без сил добралась до дому и поначалу хотела жаловаться мужу, а потом переменила решение.

– Почему же? – тихо спросил Сердюков, уже сам пригнувшись к посетительнице. – Признайтесь себе, смалодушничали? Помыслили на мгновение, а пропадите вы все пропадом, из-за вас в голову ничего не идет, не написала ни строчки… или нечто вроде того?

Лицо Юлии стало зеленоватого цвета.