– А ну, подъем! – с порога благим матом завопил изрядно заведенный околоточный и, качнувшись, обернулся к топтавшемуся за его спиной Андрюхе. – Чего встал, окаянный?! Вали все на стол! – и сам, увлекаемый поклажей вперед, по инерции сделав несколько нетвердых шагов, со звоном грохнул свою долю на скатерть.

– Э-э! Любезный! Ты что творишь? – заполошно подхватился я с кровати, где мы в обнимку с суженой обсуждали планы на будущее. – Какой такой праздник у нас вдруг случился?

Восторженно блестя хмельными глазами, Селиверстов звонко хлопнул в ладоши и во всю глотку заорал:

– У Христинки сын родился!!! До утра гулять будем!!!

– Понятно, – я тяжело вздохнул и, повернувшись к Дарье, заключил: – Придется примкнуть. Теперь точно не отстанет.

Она же, крепко обняв меня, прижалась щекой к груди и счастливо улыбаясь, поддержала нетерпеливо приплясывающего на месте полицейского:

– Несомненно, гулять будем! Событие-то, какое! Человек на свет явился! Непременно отметить нужно, – и, запустив пальцы в мои волосы, добавила: – Правда же, любимый?

– Как скажешь, – я чмокнул ее в макушку и, высвободившись из объятий, соскочил с кровати, спеша на помощь нежданным гостям, неуклюже пытающимся сервировать стол.

Дело наладилось лишь после активного вмешательства Дарьи, и спустя четверть часа, наполненной шумной суетой и шутливыми перепалками, мы подняли бокалы за здоровье новорожденного.

Ближе к полуночи, в самый разгар веселья, у нас, как водится, неожиданно закончилась выпивка. Однако разгоревшаяся душа алкала продолжения, а запасы наливки, как показал тут же организованный поход вниз, оказались под крепким запором.

Не решившись будить уже видевших десятый сон хозяев, и не обращая ни малейшего внимания на возражения Дарьи, мы с околоточным решили быстренько смотаться в трактир при постоялом дворе, единственное место, где в такое время можно было приобрести более-менее пристойную выпивку. До неприличия осоловевший Андрюха, утративший способность к самостоятельному передвижению, был оставлен дремать в углу под присмотром недовольно ворчащей Дарьи.

…Я уже успел прихватить со стойки два штофа казенной водки и бутылку красного вина, нетерпеливо дожидаясь, пока Селиверстов, на удивление категорически возжелавший оплатить покупку из собственного кармана, доторгуется с буфетчиком, когда мне тяжело ударило в голову, а в спину, под левую лопатку, вонзилась раскаленная спица. От невыносимой боли в сердце из глаз брызнули горячие слезы, руки бессильно упали, бутылки посыпались вниз, вдребезги разлетаясь от удара о посыпанные грязноватыми опилками половые доски.

Тоскливо тренькнув лопнувшей часовой пружиной, остановилось время. Загустевший до каменной твердости воздух неподъемной глыбой застыл в легких, лишая малейшей возможности вздохнуть. И лишь стылый ужас предчувствия непоправимой беды в последнее мгновенье вырвал меня из беспросветного омута беспамятства.

Ни полицейский, ни буфетчик еще не успели повернуться на звук бьющегося стекла, как я, разбрызгивая остро разящую спиртом лужу, прямо по обреченно хрустящим осколкам, кинулся к выходу. За считанные минуты долетев до дома, вихрем проскочил сквозь распахнутую настежь калитку, хотя отлично помнил, как запирал ее, направляясь в трактир. Ни чуя под собой ног, взмыл по лестнице и, рванув дверь, застыл на пороге.

Неподвижно сидевшая за столом Дарья, уронила голову на скрещенные руки и в первую секунду у меня внутри полыхнула отчаянная надежда, что она просто задремала, ожидая нашего возвращения. Не решаясь ее окликнуть, и неосознанно страшась потревожить вязкую тишину, затопившую дом, я на цыпочках подкрался ближе и, мертвея, увидел безобидное пятнышко, рдевшее на белоснежной блузке точно под левой лопаткой. Мой взгляд, казалось, на целую вечность прикипел к темной точке прокола в центре алой кляксы.

Сердце на секунду остановилось, затем оглушительно ударило в ребра и взорвалось, вскипевшей кровью выжигая внутренности. И лишь никому уже не нужная пустая оболочка зачем-то продолжала тупо и бессмысленно пялиться на бездыханное тело. А когда коросту неприятия действительности и острого нежелание верить собственным глазам, все же проплавило осознание невосполнимой утраты, от немедленного помешательства меня спас только безотчетный нырок в измененное состояние сознания.

Повсюду вспыхнули бесчисленные следы убийц. Бесшабашно уверенные в своей безнаказанности душегубы не позаботились их замести, а иного мне сейчас и не требовалось. Безучастно покосившись на осевшего в углу Андрюху, чья рубаха на груди насквозь пропиталась бурой кровью из перерезанного от уха до уха горла, я тихо вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

…Громадный, на шесть окон по фасаду дом на окраине слободы, больше походивший на обветшавший барак, к продавленному крыльцу которого привели меня недолгие поиски, издавна пользовался дурной славой. Несмотря на многолетние потуги полиции, с маниакальным упорством проводящей в нем облаву за облавой, после каждого разгрома вертеп, словно насмехаясь над ней, вновь и вновь воскресал как неистребимый сорняк в огороде.

Беспрепятственно миновав косо висевшую на чудом не оборвавшейся гнилой ременной петле дряхлую калитку, и едва касаясь носками утоптанного копытами снега, испятнанного конским навозом, хотя самих лошадей не было ни видно, ни слышно, я стремительным рывком преодолел расстояние до входной двери. Приложил ухо к шершавым, неприятно холодящим доскам и, крепко зажмурившись, сосредоточенно вслушался.

На внутренней стороне век замельтешили разноцветные огоньки множества аур, а в голове зашелестели отзвуки голосов. Не прошло и минуты, как я окончательно удостоверился, что не ошибся адресом. От моментально вскипевшего в крови адреналина затряслись руки, а из съежившегося до размеров кулака желудка хлестануло безумное бешенство, застившее взгляд кровавым туманом.