Дохляку всё равно. Счастливец, он уже ничего не почувствует, не узнает, не возразит. Да и ему тоже всё равно: он мертв изнутри, его душа истлела, сожженная огнем последней проигранной битвы. Но теперь-то он будет триумфатором!
***
Говорят, его позже видели на железнодорожной станции в Клуж-Напоке. Среди таких же, как и он, бродяг, жалких остатков Третьей Победоносной. Видели, когда танки союзников еще не въехали в город. Худые, почерневшие от усталости и пережитого, одни несли околесицу, другие лежали без сил в тени каменного здания вокзала, как овощи, как раненные звери. В рванине, летом, кто в шубе, кто в папахе, кто в валенках, чьи подошвы держатся на бечёвке.
И он. С непокрытой головой, без фуражки. Но в новеньких хромовых сапогах. Со шпорами.
3.1 Лабиринт идей
Синяя гостиная показалась с улицы такой необжитой, холодной и тёмной. Оружие и герб, портрет его второй жены и гобелен с Дикой Охотой. Гость закрыл глаза и стал вспоминать, как часто он приходил сюда этим коварным летом? Неудачный сезон, черная полоса. Потрогал портсигар в кармане и пригладил чёлочку. Сколько можно вот так бесцельно ждать, сидя на грязном диване с порванной, порезанной обивкой? Кажется, не впервые. От ладана и опийного дыма резко заболела голова.
От скуки он начал воображаемый диалог с хозяином квартиры. Лучше бы репетировать перед зеркалом, но в этом доме не держат зеркал.
Еще подумал он, что даже с закрытыми глазами, с больной головой, он уже настолько выучил эту планировку, что без труда нашел бы сейф, в глубине, в вечной темноте.
– Обворовать меня собрался, экселенс? – прогудел, как колокол, бас хозяина.
Гость вздрогнул на это заявление и раскрыл глаза. Но… никого не увидел. Сглотнул ком в горле. Почти перестал дышать и вцепился в потрепанный портфель, с которым пришел, как в соломинку при падении, как в последний якорь ускользающей реальности.
Зрачки в темноте расширились. Он хлопал глазами – напрасно. Ничего и никого. Только какое-то неостановимое, еле отличимое движение во мраке. Будто тень, ещё чернее, чем окружающая тьма, скользит и обдает волной ледяного холода.
– Я тебе мало платил? Неблагодарная ты шкура.
Голос отражался от стен, рокотал в пустоте анфилады темных комнат. Гость нервно прикусил губу. Сердце ударялось в сАмом кадыке, пульсировало в висках. Пальцы, сжимающие портфель с бумагами, стали липкими.
Налево или направо? Направо – две гостиные, библиотека и спальня в самом конце коридора. Налево – столовая, кухня, операционная и ванная.
– Уходи, как пришел. В моем доме один вход. Он же и выход. Беги, беги домой, трусливая тварь, назад, к твоей семье. Я отпускаю тебя. Сейчас. Поторопись. Но наш уговор в силе, я его не забуду. Никогда. Слышишь? Я никогда и ничего не забываю. Я знаю, зачем ты приходишь. Мы оба знаем.
Гость задохнулся от возмущения и бессилия. Ноги не держали. В легких не хватало воздуха. Он хотел возразить, быть может, закричал бы – и не мог издать ни звука. Так и сидел, как прибитый гвоздями, как с барабанной дробью паники в желудке, на диване, а мимо плыли силуэты предметов, обрывки мыслей. Неостановимое падение.
Этеменанки.
Слово словно пришло из небытия.
Из книжной учености, из большой советской энциклопедии, из бабушкиной библиотеки.
Вот оно что.