Равенна, 18 год д.н.э

Сегодня он умрет. Этот день наконец пришел. Он будет биться в конвульсиях под веселое улюлюканье толпы. Грязный песок впитает его кровь. Его тело зацепят железным крюком, уволокут с арены и выбросят в море. А сама память о нем в лучшем случае доживет до вечера, чтобы утонуть в дешевом вине под закопченными потолками убогих таверн.

Он умрет здесь, в этом нелепом городке, где больше пристало бы жить не людям, а лягушкам. В городке, где дома на деревянных сваях стоят посреди грязных каналов. Где одежда всегда остается влажной из-за вечной сырости. Где жители перемещаются между домами на лодках и где, при всем этом, вода стоит едва ли не дороже вина, потому что воду, пригодную для питья, приходится сюда возить бочками.

Сейчас, когда от его жизни уже почти ничего не осталось, он чувствовал себя удивительно безмятежно. А ведь вначале отчаяние и надежда рвали между собой его душу в клочья. Отчаянье от злого рока, что разбил вдребезги его жизнь и надежда, на чудо, бога, который спустится на землю, чтобы собрать эти осколки заново.

Но потом, внезапно, в один из вечеров, заполненных тяжелой как осеннее небо тоской, он вдруг осознал, что на самом деле мертв уже давно. Что он умер еще тогда, на берегу Анниена1. Умер, когда, чтобы выжить, бежал от своей жизни. Когда оставил себя позади. Когда надел чужой плащ и примерил чужое имя.

Стоило это понять и его страх ушел. Ведь мертвецы не умеют бояться. Все сразу стало простым и ясным. Не обретя краски, его теперешний мир обрел четкость. Он, настоящий, не мог осквернить себя гладиаторским ремеслом. Значит сегодня умрет тот, кем он стал. Тот, кому незачем жить. Тот, кто на самом деле никогда и не жил.

Это будет просто. Люди, превратившие его в Меланхета, позаботились о том, чтобы его новая жизнь не была слишком долгой. Его и двух других неудачников, которых местный ланиста счел непригодными к гладиаторскому ремеслу.

Потомственный раб Акамант, худой как кузнечик, с огромной бородавкой на щеке и трясущимися липкими руками, угодил в гладиаторы, не сумев побороть привычку воровать хозяйскую еду. Он часто плакал, пугался деревянного меча и безропотно переносил любые унижения, которые была способна изобрести затейливая фантазия обитателей казарм. Удивительно, но Меланхет испытывал к этому жалкому человеку некое подобие сочувствия.

Пастух Гарпал, простодушный парень с рыхлым крупным телом и добродушным лицом был приговорен к мечу за изнасилование и убийство свободной девушки. Тупой и неуклюжий он, кажется, был не в состоянии запомнить, с какой стороны нужно браться за меч. В казармах Гарпала избегали задирать, опасаясь непредсказуемых вспышек ярости, во время которых он забывал самого себя, а его, и без того немалая, сила возрастала многократно.

Их троицу, которую местный остряк окрестил Актеоновой сворой2, не допустили до настоящих боев. Их выставили на арену как прегенариев3, что выходят, чтобы разогреть толпу. Правда, в отличие от прегенариев, их мечи не были деревянными, а их противником был огромный бритт по кличке Рыжий Волк.

В казармах говорили, что там, на островах, Рыжий Волк был вождем, неукротимым воином, который подобно героям Гомера, поражал врагов с мчащейся колесницы. Скорее всего, это было враньем. Если верить всем байкам, которые рассказывали в казармах, так вождем, принцем или сенаторским ублюдком был каждый второй из отребья, что населяло камеры.

*****

Сегодня Равенна наслаждалась небывалым зрелищем. Чтобы потешить соплеменников, самая толстая из местных жаб расщедрилась и заплатила за выступление шестнадцати пар гладиаторов. По такому случаю убогий деревянный амфитеатр, располагавшийся на одном из самых крупных участков относительно сухой земли, неподалеку от города, был переполнен. Местные бездельники, обитатели окрестных вилл, рыбаки из прибрежных деревушек и заслужившие увольнительную военные моряки из соседнего порта теснились на потемневших от вечной сырости скамейках.

Их четверку, вывели на арену после восьмой схватки. К этому времени зверь на трибунах уже насытился кровью. Ему, сытно отдувающемуся, отрыгивающему, облизывающему жирные мокрые губы, хотелось чего-нибудь нового. Чего-нибудь легкого. Разнообразия в монотонной череде убийств. Как пирующим за столом, сожравшим уже кабана, и мурену, и дюжину жирных каплунов, хочется ублажить избалованное чрево сигнийскими яблоками или пиценскими грушами. Короче говоря: зверю хотелось веселья.

– Рыжий Волк, пятнадцать боев, одиннадцать побед, один раз отпущен, стоя на ногах! – объявил толстый кучерявый служитель в алой, отороченной золотым узором тунике.

Волк обвел толпу хищным взглядом, оскалил желтые, подпиленные зубы и лениво качнул кривым фракийским мечом. Трибуны заворчали в сдержанном одобрении. Бритт не был местным фаворитом. Дикарь и варвар, он мало заботился о том, чтобы завоевать симпатии толпы.

– Волчий ужин! Собачки Актеона! – выкрикнул служитель. Толпа вознаградила неуклюжую шутку несколькими неуверенными смешками. – Первый из свирепой своры – зубастый Акамант, славный победитель свиного окорока, бесстрашный боец против виноградных улиток!

На этот раз публика отреагировала живее. Волна веселья прокатилась по трибунам. Кто-то заливисто засвистел, кто-то выкрикнул:

– Покажи зубы, песик!