– Есть кое-то поважнее, чем…

– Чем что? Раб? Мужчина? Женщина? Все на этом плоту думают: я, по крайности, лучше этого раба. У скотов дни уйдут на то, чтобы убить его, тебе это известно. Они будут резать его, прижигая каждую рану так, чтоб он не умер от болезни. Ты знаешь, как людоеды действуют. И все ж есть кое-что поважнее.

– Следопыт.

– Он не раб!

Я нырнул в воду.

На следующее утро я очнулся в чахлом коричневом кустике с прижатой к груди рукой. Девочка из той, прошлой, ночи. Часть ее раскраски уже смылась. Она охватывала и ощупывала меня, как железную гирю, потому как видела одну лишь бронзу. Я оттолкнул ее. Она поползла на другой конец плота прямо под ноги Соголон, а та стояла, как капитан, держа в руке копье, как посох. Солнце, похоже, уже взошло: у меня кожа сильно нагрелась. Тогда я вскочил:

– Где Биби?

– Ты не помнишь? – проговорила Соголон.

И, пока она произносила это, я вспомнил. Обратное плавание в воде, что казалась скользкой пеленой, берег, уходящий все дальше и дальше, но я даю выход ярости, чтобы добраться туда. Зогбану ушли обратно в буш. Топориков у меня нет, один нож всего. Шкура зогбану под рукой кажется древесной корой, но у ребер она мягка, и, как у всех животных, можно и глаза им вырвать.

Чьи-то старческие пальцы легли мне на руку. Пальцы черные, как ночь.

– Бунши, – выдохнул я.

– Твой друг умер.

– Он не умер просто потому, что ты говоришь, что он умер. Или потому, что ты не считаешь, что его стоит спасать.

– Я вовсе не это имела в виду. Следопыт, они вышли на охоту за едой, а мы забрали у них последние припасы. Они не станут есть мальца, у кого сломана шея.

– Все равно я пойду.

– Даже если это означает твою смерть?

– Тебе-то что до того?

– Ты все еще человек, от кого великая польза. Эти твари наверняка убьют тебя, а какая будет польза от двух мертвых тел?

– Я пойду.

– Знаю. Но если уж тебе приспичило, по крайней мере, не будь видим.