– Мальчик прав, Следопыт. В этом лесу не движется ни единая живая тварь, – сказал Биби. Одна его рука держала уздечку, другая сжимала меч.

– Где теперь твой великий нюх? – пробурчал Фумели.

Я тогда сразу же мысленно заметил себе. Никогда больше этот малый не будет верен ни в чем. Только оба они были правы. Я знал, что многие животные пахнут горными лугами – и ни одного нюх мой не различил. И запахи леса, какие я таки чуял: горилла, зимородок, змеиная кожа, – были чересчур отдаленными. Ни живой души, только деревья загадочно сходились кругами да речная вода стекала по скалам. О́го продолжал говорить.

– Уныл-О́го, помолчи.

– Эй?

– Тихо. Движение в буше.

– Кто?

– Никто. О том-то я и говорю: в буше никакого движения.

– Я об этом первым сказал, – буркнул Фумели. Стоило ли мне спину крутить, оборачиваясь, чтоб он увидел мой сердитый взгляд? Нет. – Многие говорят про твой нюх, а я нет. Что сейчас чует твой драгоценный нос?

Шейку, тоненькую, как у него, тонкую, как у девочки, я мог бы сломать без усилий. Или позволил бы О́го разнести его на мелкие кусочки. Но когда сделал глубокий вдох, то запахи таки пришли ко мне. Два, какие я знал, один, какого я не встречал уже много лет.

– Возьми свой лук, мальчик, стрелу наладь, – сказал Биби.

– Зачем?

– Делай, что говорят, – произнес Биби, стараясь придать своему шепоту строгости. – И спешивайся.

Мы оставили лошадей у ручья. О́го порылся у себя в сумке и извлек две блестящие латные рукавицы, какие я только на королевских рыцарях видел. Пальцы его сделались сверкающими черными чешуйками, пять косточек кулака обернулись пятью шипами. Биби вытащил свой меч.

– Я чую открытый огонь, дерево и жир, – сказал я. Биби прикрыл рот, указал на нас, потом опять на свой рот.

Я больше ничего не сказал, теперь, когда знал, что́ мы нашли бы, судя по запаху. Кислая вонь волос, солоноватость плоти. Вскоре мы уже видели костер и свет, что проскакивал меж деревьев по лесу. И она там, насаженная на вертел, поджаривалась над огнем. Жир капал с нее в языки пламени и лопался, искря. Мужская нога. Чуть дальше с дерева свисал малый и глядел на свою ногу, а обрубок ее был перетянут веревкой. Ему отрубили правую ногу по самое бедро, а левую оставили до колена. Левую руку ему отсекли по плечо. Самого подвесили на дереве на веревке. Подвесили они и девочку, у той, казалось, целы были все четыре конечности. Трое скотов устроились на приличном расстоянии от огня, еще один в буш ушел, недалеко, уселся посрать.

Мы налетели, не разглядывая их, до того, как они успели нас заметить. Держа топорики на изготовку, я метнул один в голову первому, но топорик отскочил. Фумели выпустил четыре стрелы, три отскочили, одна впилась второму в щеку. О́го ударом припечатал третьего к стволу дерева. Вторым ударом он пробил дыру и в груди, и в дереве. Биби взмахнул мечом и ударил третьего по шее, но меч застрял в ней. Ударом ноги он высвободил меч, потом ударил им скота в живот. Первый же понесся прямо на меня с голыми руками. Я увернулся от него, а что-то сбило его с ног. Я прыгнул на упавшего и рубанул прямо по мякоти его морды. По носу. Я бил за разом раз, пока плоть его не забрызгала меня. То, что сбило скота с ног, рыкнуло, прежде чем вновь принять человеческий облик.

– Квеси! – заорал Фумели и побежал к Леопарду, потом остановился. Тронул его за плечо. Мне хотелось сказать: ступайте за дерево и кувыркайтесь, сколько влезет. Никто из нас не вспомнил про последнего скота, срущего в буше, пока не закричала девочка, привязанная к дереву. Тот пошел на нас, размахивая руками, когтищи его сверкали в отблесках огня. Он взревел громче льва, но что-то пресекло его рев. Он сам не понял, почему собственная пасть его не слушается, пока не глянул вниз, себе на грудь, и не увидел пронзившее ее копье. Взвыв напоследок, он рухнул лицом вниз.

Соголон переступила через его тушу и подошла к нам. Я зажег сухую палку и повел ею над ближайшим ко мне скотом. Хруст. О́го сломал шею малому с отрубленными руками-ногами. Лучшего для него и быть не могло: умереть быстро, – и никто не возражал. Девочка, едва мы спустили ее на землю, принялась кричать и кричала до тех пор, пока Соголон дважды не хлестнула ее по щекам. Все девичье тело покрывали белые полосы, но мне были известны знаки речных племен, и этот не принадлежал ни одному из них.

– Мы – подношение. Вам не надо было приходить, – выговорила она.