Свет был надо мной, когда я глянул вверх, свет проглядывал сквозь ветви, скрывавшие эту нору. Западню, в какую я свалился. Западню давно забытую, настолько, что даже устроивший ее не узнает, что я тут сдохну. Но кто сунул кляп мне в рот? Затем ли сунули, чтоб не орал я, когда зубами в меня вцепятся и станут рвать по куску? И все ж до того, как я морду увидел, когда еще были одни глаза да зубы, моча все мне поведала. Гиена отошла в темноту, а потом полетела прямо на меня. Другая выпрыгнула из темноты сбоку и сбила ее ударом в ребра, обе они покатились в темноту, воя, рыча, тявкая. Потом они встали и опять принялись смеяться.

– Люди на западе зовут нас бултунджи. У нас с тобой есть дело недоделанное, – произнесла одна из темноты.

Мне б сказать, мол, нет у меня никаких дел с пятнистыми бесовками или что ничего славного не прорастет из обмана падальщиц, но у меня кляп сидел во рту. И гиен, насколько мне было известно, не тошнит от живого мяса.

Из темноты вышли трое: девушка, женщина постарше, наверное ее мать, и еще более старая, тонкая, с прямой спиной. Девушка и старая были без одежд.

У девушки грудь, как крупные сливы, бедра широкие, ее нана – пробившийся кустик черных волос. У старой лицо – сплошные кости, руки и тело худые, груди обвислые. У средней волосы в косицах, одета в открытую тунику в разрезах и пятнах. Вино ли, грязь, кровь или дерьмо – не знаю, носом я все это чуял. Еще и это.

Я высматривал во тьме самца, что ссал на меня, но никакой пес не вышел. Но вот две голые женщины вышли на слабый свет, и я увидел это на них обеих. Два длинных члена, две толстые, быстро покачивающиеся сосиски.

– Глядите, оно на нас смотрит, – произнесла одетая.

– Мы сейчас это съедим? Проглотим? Кусок за куском? – отозвалась старая.

– Ну ты, чего сильно суетиться-то? Живое, мертвое мясо – нам все равно, – сказала одетая.

– Спокойно, нам-то какая суета? Рвем мясо, сосем кровь, едим это, – говорила старая.

– А я говорю, убьем его сейчас, – упрямилась молодая.

– Нет-нет, едим его без спешки, начнем с ног – вкусенькое мяско! – возражала старая.

– Сейчас.

– Потом.

– Сейчас!

– Потом!

– Тихо! – прикрикнула одетая, взмахнула руками и ударила обеих.

Молодая перекинулась первой – мигом единым. Нос, рот и подбородок на ее лице вытянулись, глаза побелели. Мышцы на ее плечах надувались и сдувались, а на руках поднимались с предплечий к кончикам пальцев, будто змейки под кожей бегали. У старой грудь раздалась, будто новая плоть отрывалась от старой подо всей ее шершавой кожей.

Лицо ее оставалось таким же. Пальцы теперь стали черными когтями, чьи острия не уступали железу. Все это происходило быстрее, чем я рассказываю. Старая зарычала, молодая девушка залилась тявкающим смехом, какой и смехом-то не был. Старая наскочила на одетую, но та отшвырнула ее, как муху. Старая лапами землю рыла, думая опять напасть.

– В последний раз пять лун ушло на то, чтоб ты ребра залечила, – напомнила одетая.