Кузнецы Фасиси мастера железа, а не манер. Железо – вот что позволило этому захолустью двести лет назад покорить север.

Стояла ночь с блеклой луной. Я остановился у гостиницы, название которой на моем языке означало «Свет от женских ягодиц». Окна в ней запирали плотно, зато дверь оставляли открытой. Внутри множество мужчин валялось где угодно на полу: лежат на спине, глаза открыты, но взгляд пустой, изо ртов слюна сочится, курящие безучастны к тому, что из чашечек их трубок сыплются тлеющие остатки, прожигая дыры на одежде. В углу женщина стоит над большим котлом, что пахнет супом, в каком нет перца и приправ. По правде, пахнет он больше кипятком, каким животных шпарят, чтоб кожу снять. Кое-кто из лежавших стонало, но большинство вело себя тихо, будто во сне.

Я прошел мимо мужчины, курившего табак под факелом. Сидел он на высоком табурете, прислонясь спиной к стене. Худое лицо, две большие серьги, высокие скулы, но, может, так из-за освещения казалось. Лицевую половину головы он брил, а сзади давал волосам расти свободно. Плащ из козлиной шкуры. На меня он не смотрел. Из другой комнаты доносилась музыка, что было странно, поскольку во всем зале ее никто не замечал. Я перешагивал через людей, и они не шевелились, людей, что могли меня видеть, но видели лишь свои трубки.

Запах горящего цветка от опиума был так густ, что я сдерживал дыхание. Никогда не угадаешь. Наверху кричал мальчишка и сыпал руганью мужчина. Я побежал наверх. Для того, кто не родился О́го, этот муж был таким же громадным. Он стоял – выше двери, выше самого высокого кавалерийского коня. Голый – и насиловал мальчика. Мне видны были лишь одни безжизненно болтавшиеся ноги. Зато орал малый благим матом. Две великаньи лапищи мяли мальчишечьи ягодицы, и гигант с силой проталкивал меж ними свой член. Жена не желала его смерти, подумал я, но и не сказала, что он ей нужен целехоньким.

Я выхватил два метательных ножа, маленькие, и послал их ему в спину. Один проткнул ему плечо. Муж этот заорал, бросил мальчишку и обернулся. Мальчик упал на спину и не шевелился. Я следил за ним, ожидая слишком долго. Муж насел на меня: сплошные мускулы и кожа, плечи могутные, как у гориллы, одной ладони ему хватало, чтоб обхватить всю мою голову. Подхватил меня, словно куклу, и швырнул через всю комнату. Ревел он так же, как и когда насиловал. Мальчишка перевернулся и забрался под ковер. Великан, будто буффало, понесся на меня. Я увильнул, и он с разбегу врезался в затрещавшую стену, едва не проломив ее насквозь. Я взялся за топорик, собираясь ему пятку оттяпать, но мужик подался назад и лягнул меня так, что я к противоположной стене отлетел. От удара из меня весь дух вон вышел, и я упал. Мальчишка стал карабкаться к выходу и, перевалившись через мои ноги, убежал. Мужик вытащил голову из стены. Кожа у него была темной, мокрой от пота, волосатой, как у зверя. Он смел копья, рядком стоявшие у стены. Признаюсь, видывал я людей громадных и людей быстрых, но никого, в ком два эти качества были бы так слиты. Я поднялся и попытался бежать, но рука его опять сдавила мне шею. Он лишил меня дыхания, но это было еще не все. Ему надо было мне кадык сломать. Я не мог дотянуться до ножа или топорика. Я бил кулаком, большим пальцем тыркал, руки ему царапал, а он только смеялся надо мной, как над мальчишкой, какого насиловал. Он уставился на меня, и я видел его черные глаза. В моих глазах свет мерк, слюна моя потекла по его руке. Он меня даже от пола оторвал. Кровь готова была брызнуть из моих глаз. Я едва увидел, как мужчина снизу разбил глиняный кувшин о спину великана. Тот развернулся, и мужчина швырнул ему в глаза что-то желтое и вонючее. Не-О́го бросил меня и плюхнулся на колени, он орал и глаза свои тер так, что того и гляди выцарапал бы. Воздух хлынул в меня, и я от этого тоже на колени пал. Мужчина схватил меня за руку.

– Он ослеп? – спросил я.

– Может, вскоре проморгается, может, через неделю, может, навсегда – с мочой летучих мышей никогда не угадаешь.

– Моча летучих мышей? Ты что, ко…

– Любой слепой О́го точно так же опасен, юный отрок.

– Я не отрок, я мужчина.

– Умри ж тогда, как мужчина, – сказал он и убежал. Я побежал за ним. Он смеялся всю дорогу, едва за дверь выскочил. Сказал, что зовут его Найка. Никакого семейного имени, никакого происхождения, никакого места, какое он называл бы домом, и никакого дома, из какого он деру дал, – просто Найка.

Год мы охотились вместе. Мне удавалось найти все, кроме дела. Ему удавалось найти все, кроме людей. Мне следовало бы знать, что он был прав: я был мальчишкой. Он убедил меня носить одежду, что мне совсем не нравилось, потому как сильно мешало в драке, однако в некоторых городах народ принимал меня за его раба, когда на мне была всего лишь повязка. В большинстве городков, куда мы заходили, никто об этом Найке и знать не знал. Зато повсюду, где находились знавшие о нем, его желали убить. В одном баре в долине Увомовомовомово я видел, как какая-то женщина стремительно подошла к нему и дважды отхлестала по щекам. Она бы и в третий ударила, но он перехватил ее руку. Другой рукой она выхватила нож и полоснула его по груди. После этого ночью я, зажав руку у себя меж ног, слышал, как они кувыркались в другом конце комнаты.

Однажды мы разыскивали мертвую девушку, какая не была мертвой. Похититель держал ее в погребальной урне, какую закопал позади своего дома, и доставал ее оттуда, когда ему хотелось позабавиться. Он заткнул ей рот и связал по рукам и ногам. Когда мы нашли его, он только-только уложил детей спать, оставил свою жену и пошел на задворки потешиться с той девушкой. Сдвинул кусты, сгреб землю, выдернул полую палку, какую воткнул в верх урны, чтоб девушка могла дышать. Только в ту ночь в урне была не она, а Найка. Он пырнул этого гада в бок, и тот отскочил назад, вереща. Я пнул его в спину, и он упал. Взяв дубину, я вырубил его. Очнулся он привязанным к дереву около места, где девушку схоронил. Она была слаба и на ногах не держалась. Я закрыл ей рот ладонью, попросив вести себя тихо, и дал ей нож. Мы направляли ее руку, когда она вонзала нож ему в живот, потом в грудь, потом опять в живот – и еще, и еще. Он кричал с зажатым во рту кляпом, пока больше уже кричать не мог. Я дал этой девушке познать удовлетворенье. Нож выпал из ее руки, и она, плача, прилегла рядом с мертвецом. После того что-то изменилось в Найке. Мы были обманщиками и воришками, но не убийцами.

Рассказываю тебе все это, потому что хочу, чтоб ты видел его таким, каким я видел. Прежде.

Дела в Фасиси усыхали. Все больше уставал я и от города, и от жен, теряющих мужей каждые семь дней. Жили мы в одной гостинице, куда всегда шли делить наши доходы. И пить пальмовую водку, или пиво масуку, или крепкий янтарный напиток, что зажигал огонь в груди и делал пол шатким. Толстая хозяйка, насупив брови аккурат над бородавкой у себя на лбу, подошла к нам.

– Плесни нам обоим огня в бутылке, – сказал Найка.

Хозяйка принесла две кружки и наполнила обе наполовину. И промолчала, даже когда он шлепнул ее по заднице, когда она обратно за стойку пошла. Я заговорил:

– Удача поджидает в городе Малакал или внизу, в долине Увомовомовомово.

– Удача, думаешь? А что, если я изголодался по приключениям?

– На север?