– Ты опоздал. Все уже…

Слова ее обрубил топорик, какой запустил прямо перед ее лицом в основание двери.

– Срам божий! Ты едва в меня не попал, дружище, – произнес он, появляясь в дверном проеме.

– Промахнуться я не старался, – заверил я и метнул второй топорик прямо ему в лицо. Он увернулся, но ухо ему задело.

– Следопыт, это уже…

Я с разбегу прыгнул на него, мы вывалились обратно на лестницу и покатились вниз по ступеням. Руки мои лежали у него на шее, и я сдавливал их, пока шея не сломается или дыхание его не замрет.

Катимся вниз по ступеням, хрустят кости, его, мои, ступени, отлетевшее крошево. Я, теряющий опору, он, теряющий голос, катимся, катимся и плюхаемся на пол внизу, встряска от падения, и он, пинающий меня в грудь. Я падаю навзничь, и он на мне, я его сбрасываю и выхватываю нож, но он выбивает его из моей руки и бьет меня в живот, потом в лицо, потом в щеку, потом в грудь, но я перехватил его руку, отвел кулак, ткнул его под подбородок и еще раз – в левый глаз. Леопард сбежал вниз леопардом, может, обратиться успел, я не видел, я с этого супостата глаз не сводил. Он бегал, прыгал, лягался, я увернулся, локтем маханул и заехал ему прямо в морду, он и свалился, треснувшись оземь башкой. Я запрыгнул на него, хлестанул по левой щеке, потом по правой, потом по левой, а он дважды двинул мне под ребра, и я с него свалился, но выкатился из-под занесенного им ножа, и он ударил в пол. Пинком я отбил его пинок и опять пинком отбил пинок и поднялся, пока он поднимался, и Леопард мог бы и получше придумать, чем оттаскивать меня от него или останавливать: заглядевшись на Леопарда, я пропустил момент, когда супостат зашел мне за спину, замахнулся над затылком и ударил, стало мокро, я упал на колени, а он опять взмахнул рукой и еще раз вдарил, а я подсек его ноги, и он упал. Я опять навалился на него и отвел руку, чтобы врезать хорошенько по его окровавленному лицу, похожему на какой-то лопнувший сочный темный плод, когда в горло мое ткнулось лезвие.

– Я тебе башку отрежу и скормлю ее воронам, – произнесла Нсака Не Вампи.

– Я по всей тебе его запах чуял.

– Убери руки с его горла.

– Сейчас, – сказал я.

– Не…

Стрела пронзила ей волосы, прихватив с собой прядку-другую. Леопардов малый стоял внизу на полу в готовности: еще одна стрела лежала на тугой тетиве. Нсака Не Вампи подняла руки. Резкий порыв синего ветра ударил в пол и мигом разметал нас друг от друга. Мы с Леопардом крепко в стену врезались, а Нсака Не Вампи укатилась прочь.

Найка смеялся наверху, стараясь в себя прийти. Он плюнул в ветер, и тот громче завыл, припечатывая меня к стене. Его голос покрыл все, старухин голос. Заклинанье пропало с пола. Ветер стих так же быстро, как и возник, и мы стояли, разделенные один от другого, по разные стороны комнаты. Бунши спустилась по ступеням, но старуха осталась наверху.

– Это этих ты хотела, чтоб ребенка отыскали? – спросила она.

– Вы оба знаете друг друга, – сказала Бунши.

– Полюбовница черная, ты не слыхала? Мы старые друзья. Больше чем полюбовники, раз уж я с ним шесть лун постель делила. А все ж ничего не случилось, эй, Следопыт? Я говорила тебе когда, что была разочарована?

– Это что за мужик? – спросил меня Леопард.

– Зато он столько мне про тебя рассказал, Леопард. Обо мне он тебе и словом не обмолвился? Этот сын прокаженной шакальей сучки – ничто, но кое-кто кличет его Найка. Я поклялся всякому засратому богу, какой станет слушать меня, что, когда увижу тебя еще раз, если такой день настанет, то убью, – сказал я.

– День этот не сегодня, – произнесла Нсака Не Вампи. В руках она держала два кинжала.