– Маленький мальчик выжил после набега крышеходцев только затем, чтобы быть проданным в рабство, где его похитили… Кто, ведьмаки? Бесы? Общество мальчиколюбивых духов взялось за ребенка с утра пораньше? Что дальше будет, может, Нинки Нанка, болотный дракон, почует их, когда они по бушу пробираться станут, и всех их сожрет?

– Ты не веришь в такие существа? – заговорила Бунши. – Вопреки всему, что ты видел, что слышал, с чем сражался? Вопреки животному рядом с тобой?

– Нет нужды верить в злобных существ, когда люди со своих собственных жен кожу дерут.

Я повернулся, посмотрел на Леопарда, что все еще упивался этой сказкой, и сказал:

– Я не верю в верование.

– Зато ты точно веришь в то, что говоришь умно. Хорошо. Я плачу тебе не за верование. Я плачу тебе за твой нюх. Принеси мне ребенка обратно или доказательство, что он мертв.

– А когда мы найдем его, что тогда? Ты просишь нас пойти против Короля?

– Я плачу тебе за то, чтобы разоблачить Короля.

– Докажи, что Король стоит за каким-то убийством.

– В истории о Короле больше того, о чем ты знаешь. И ты если б знал, то снести не смог бы.

– А то!

– Она платит тебе не за то, чтоб ты вопросы задавал или думал. Она тебе платит, чтоб ты вынюхивал, – вступила в разговор Нсака Не Вампи.

– Откуда вам известно, что ребенка не убили?

И Нсака Не Вампи, и Бунши смотрели на меня.

– Мы знаем, – произнесла Бунши.

Я едва не брякнул, что тоже знаю, но посмотрел на Леопарда. Тот глянул на меня и кивнул.

Дверь внизу открылась и закрылась. Я подумал, что это малец, только запах был не его. Нсака Не Вампи подошла к дверному проему и выглянула. Потом сказала:

– Через два дня мы на лошадях отправляемся в Конгор. Придете, не придете – мне без разницы. Ты ей нужен.

Она указала на Бунши, но я по-прежнему глядел мимо нее. Даже не слышал, что она дальше говорила из-за потянувшегося с лестницы запаха. Запах этот я еще раньше чуял, думая, что это Бунши, но с ней мы никогда не встречались, и она была права: она не пахла, как омолузу.

Запах приближался, кто-то нес его, и я знал: ненавижу его так, как уже много лет ничего не ненавидел, больше, чем ненавидел тех, кого знал когда-то, но все равно убивал. Он поднимался по ступеням, ближе подходил, я слышал шуршанье его ног, и с каждым его шагом ярость моя разгоралась все больше.