Омолузу появились в кладовой зерна и убили готовивших еду рабов и первую жену.

Они появились в детской комнате и зарезали всех, прежде чем хоть кто-то из детей проснулся. Они не испытывали жалости ни к кому. Когда я залезла в дом, было уже слишком поздно, и все равно убийства еще продолжались. Я ступила в коридор, залитый кровью. Навстречу мне бежал мужчина, державший на руках младенца, – Басу держал маленького Басу. Вид у него был такой, словно он знал, что смерть гонится за ним. Мне было слышно смертоносное громыханье по потолку, будто штукатурка на нем разлеталась, взрываясь. Черное неслось по потолку, как тьма, и догоняло его. «Дай мне вашего ребенка, – говорю я, – если хочешь, чтоб он жил». – «Я его отец», – говорит он. «Я не могу, – говорю я, – спасать вас обоих и сражаться с ними». А он говорит: «Ты просто такая же, как и они». Только ведь у нас и матери и отцы разные. Не было у меня времени убеждать его, на чьей я стороне, добра или зла. Я видела, как тьма позади него приняла форму трех, потом четырех, потом шести омолузу. «Отдай мне мальчика», – сказала я. Он окинул своего ребенка долгим взглядом, потом протянул мне его. Младенцу был всего годик от роду, я видела. Мы оба держали его, и он никак не мог отпустить малютку.

Я сказала, что они приближаются.

Я сказала, что они уже тут.

Он взглянул на меня и произнес: «Это дело рук Короля. Кваша Дара. Это дело рук его двора, это дело рук старейшин, и сын мой свидетель, что это случилось». – «Твой сын не будет помнить», – сказала я. «Зато Король будет», – молвил он.

Я прищелкнула средним пальцем, и тот превратился в клинок. Я вонзила его себе под ребра, вот тут, и взрезала кожу. Отец испугался, но я убедила его, что бояться нечего, я, мол, место для ребенка готовлю. Взрезала себе матку, как иногда повитухи делают, когда ребенок еще не рожден, а мать уже умерла. Засунула ребенка внутрь, и кожа моя срослась над ним.

Отец был в ужасе, но, увидев мой большой живот, будто в нем ребенок был, немного успокоился.

«Он не умрет в тебе? – спросил он, и я ответила: – Нет». – «Ты была матерью?» – этот самый Басу спросил меня, только я не ответила. Скажу вам правду, тягостно мне было. Я никогда не вынашивала ребенка. Только, возможно, всякая женщина – мать.

– Ты не женщина, – заметил я.

– Молчи, – бросил Леопард.

– Сангома говорила про твой длинный язык, – сказала Бунши.

Я не спросил ее, откуда она знает.

– У омолузу клинки были. У меня они тоже имелись.

– Кто б сомневался.

– Следопыт, кончай, – произнес Леопард.

– Один напал на меня, махнул своим одним клинком, но у меня их было два.

– Вот картина для сказителей-гриотов: беременная по виду женщина сражается с бесом-тенью двумя клинками!

– И впрямь картинка, – кивнул Леопард. Он начинал удивлять меня. Впитывал в себя ее рассказ, как будто то ли изголодался, то ли пресытился – не разберешь.

– Он махнул клинком, но я увернулась. Вспрыгнула на потолок, их пол, и двумя своими клинками срубила ему голову. Только не могла я сражаться со всеми ними. Басу Фумангуру был храбрец. Он выхватил свой нож, но клинок к нему со спины подобрался и пронзил насквозь, до груди. Потом омолузу вгрызлись в него, словно он жиром молочным был, пополам его разрезали, только жажду крови свою не утолили. Они чуяли семейную кровь в ребенке, даром что тот во мне сидел. Один махнул и плечо мне поранил, но я крутанулась и располосовала ему грудь. Побежала и выпрыгнула в то же окно, через какое пробралась в дом.

– Нигде не слышал ничего подобного, – признался Леопард. – Ни от ястреба, ни даже от носорога.