Впрочем, как раз для К. С. Москаленко проявление некоторого пристрастия к своему оружию было по-человечески довольно естественным (так сказать, прямо по должности) и даже чем-то симпатичным. Особенно накануне события, которое, как было ясно каждому, сразу выведет роль и значение могучих ракет далеко за пределы их первоначальной военной специальности, наподобие того, как это уже получилось, например, с ядерной техникой вслед за первыми же успехами атомной энергетики.

Гости продолжали съезжаться. После того как они размещались в донельзя переполненных космодромных гостиницах, казалось, что больше ни одного человека поселить в них физически невозможно. Но назавтра прилетал кто-то еще. И ничего – размещались.

…Все чаще собиралась Государственная комиссия.

Причем собиралась оперативно, по-деловому, без видимых забот о каком бы то ни было внешнем благолепии.

Вот одно такое заседание из числа последних перед пуском «Востока».

Зал, вернее, просто большая комната, вполне пригодная, скажем, под красный уголок какого-нибудь ЖЭКа: окрашенные сыпучей клеевой краской стены, дощатый пол, два или три официальных портрета. Во главе длинного, покрытого зеленым сукном стола сидит председатель комиссии К. Н. Руднев. Рядом с ним Королев. Всего в зале за столом и на стульях вдоль стен разместилось человек пятьдесят-шестьдесят. Разговоры сугубо деловые: что готово, что нет, какие вылезли «бобы», какие приняты меры, сроки готовности отдельных агрегатов, ход комплекса испытаний. Никаких внешних признаков торжественности… Вот так, оказывается, и делается история.

В кино, наверное, поставили бы эту сцену совсем иначе – гораздо шикарнее (в последующие годы мое предположение подтвердилось: ставили, и не раз, совсем иначе). А то даже как-то неудобно относить такое по-будничному деловое совещание к «звездным часам». Хотя в действительности – по какому хотите счету – это идут именно они, те самые звездные часы!

Ход этих часов ощущают, наверное, даже самые прозаически мыслящие личности из числа присутствующих на космодроме. Правда, в атмосфере витают не одни лишь флюиды приближающихся высоких событий. Присутствуют порой и иные запахи, включая легкий, еле ощутимый аромат большого пирога, который, судя по всему, скоро будут делить. Было и это, жизнь есть жизнь. Причем было иногда в сочетаниях самых неожиданных: возвышенных и не очень возвышенных. Удивительно, до чего разные, казалось бы, взаимно исключающие друг друга тенденции могут существовать одновременно в душах людей. Да что там людей! Иногда даже в душе одного и того же человека!..

И все-таки, можно это утверждать с полной определенностью, доминировало настроение не возвышенное и тем более не «пирогоразделительное», а деловое. То самое, которого требовала работа.

Единственное, что было проведено с некоторой торжественностью, – это заседание комиссии, на котором по всей форме утверждался экипаж первого «Востока»: основной космонавт – Гагарин, космонавт-дублер – Титов. Тут были и речи, и аплодисменты, и киносъемка. Выступил – очень просто и сердечно – Королев. Несколько слов сказал Москаленко.

Во время ответной речи Гагарина неожиданно – перерыв. Погасли юпитеры, перестали стрекотать камеры кинооператоров. В чем дело? Оказывается, кончилась пленка, надо перезаряжать киноаппараты. Королев, как мне показалось, был этим происшествием несколько шокирован (что, вообще говоря, случалось с ним чрезвычайно редко), но постарался сделать вид, что ничего особенного не произошло: сейчас камеры перезарядят, и двинемся дальше. Так оно и было. Операторы крикнули: «Готово!» – осветители включили юпитеры, Гагарин начал речь заново, так что, в общем, торжественность обстановки (по поводу которой, видимо, и беспокоился Королев) не пострадала… Хотя большая часть присутствующих знала, что предварительное назначение экипажа корабля уже состоялось. Это несколько снижало уровень восприятия происходящего. Но все равно выглядело упомянутое заседание вполне красиво… И впечатление, например, на меня произвело не намного меньшее, чем обычные заседания Госкомиссии, во время которых на присутствовавших очевидным образом действовало само сочетание по-деловому прозаической формы и уникальности предмета обсуждения.

Во всяком случае, после окончания торжественного заседания я – по примеру сидевшего неподалеку В. В. Ларина – похитил карандаш (перед каждым участником лежали карандаш и бумага) в качестве сувенира, которые тогда как раз начинали входить в моду. Правда, никакой пользы из этого деяния извлечь в дальнейшем я не смог (вот она, судьба всех и всяческих хищений!), так как сунул означенный карандаш в карман, где он затерялся среди других себе подобных, так что установить, какой из них «исторический», а какие обыкновенные, стало абсолютно невозможно. В последующих пусках ритуал торжественного назначения космонавтов воспринимался иначе. И, видимо, не стоит по этому поводу особенно огорчаться: я уже говорил, что всякое повторение, по естественному ходу вещей, смотрится не так, как первое событие подобного рода. И, наверное, действительно ни к чему без конца механически повторять ритуал, вполне уместный и даже впечатляющий впервые, но выглядящий несколько искусственно в десятый или двадцатый раз, когда порой вызывает эффект обратный запланированному.

Тут уж ничего не поделаешь: первое есть первое, десятое – десятое, сотое – сотое! Отличным примером тому служит, скажем, зимовка четверки папанинцев на дрейфующей льдине «Северный полюс-1». Начиная от высадки до возвращения без малого через год на Большую землю участники этой зимовки были в центре внимания каждого из нас и воспринимались (причем, вне всякого сомнения, воспринимались вполне заслуженно) как настоящие герои! А сейчас на дрейфующие полярные станции запросто летают концертные артистические бригады, да и кто, кстати, из читателей этих строк помнит, каков номер станции СП, дрейфующей во льдах Арктики сегодня?

И никакими искусственными средствами этого естественного сдвига общественного восприятия самых, казалось бы, незаурядных, но систематически повторяющихся явлений не остановить. Не стоит и пытаться…

Итак, работа по подготовке ракеты-носителя и космического корабля шла своим ходом. Настал наконец день, когда корабль был практически готов.

И тут у нас – отвечавших за методическую сторону дела – возникла естественная мысль: не годится, чтобы космонавт сел в свой корабль – не в тренажер, пусть полностью воспроизводящий весь интерьер, а в подлинный, настоящий корабль, тот самый, в котором ему предстоит лететь в космос, – не годится, чтобы он сел в него впервые перед самым стартом. Известно, как долго и тщательно обживает летчик кабину нового (нового вообще или нового для данного летчика – это безразлично) самолета. Весь опыт авиации свидетельствует, что ощущение, определяемое словами «как дома», – единственное, которое обеспечивает летчику в кабине самолета нормальную работоспособность и внутреннюю уверенность в том, что все в этой кабине «на своем месте». Стало ясно, что космонавтам тоже необходимо свою кабину обжить. Ясно?.. Неожиданно оказалось, что эта нехитрая мысль была ясна далеко не всем. Раздались голоса:

– Вот новости! Кому это нужно? Заденут там еще чего-нибудь, поломают…

Правда, как раз те, кто в первую очередь отвечал за сохранность каждого тумблера в корабле и, казалось бы, должен был встретить возникшую новую идею наиболее неприязненно, как раз они – как, например, ведущий конструктор «Востока» – эту идею восприняли с одобрением. Сразу уловили, что если уж суждено чему-то оказаться «не на месте», то пусть лучше это выяснится при пробной примерке, а не при посадке космонавта в корабль на стартовой площадке… Но, несмотря на это, споры продолжались.

И снова – как бывало уже не раз – мгновенно все понял и решительно поддержал нас Королев.

– Будем делать примерку. На основном корабле. И в рабочих скафандрах, – объявил он.