В один прекрасный осенний день 1960 года меня вызвал к себе начальник Летно-исследовательского института, в котором я тогда работал, Николай Сергеевич Строев.

– Ты знаешь, что мы сделали тренажер для космонавтов? – спросил он.

– Знаю, – ответил я.

Действительно, старожилы коллектива знали, что группа наших инженеров во главе с Сергеем Григорьевичем Даревским делала тренажер для будущего космического корабля. Задание это выглядело тогда крайне необычным, даже экзотическим. И хотя мало кто из нас успел повидать космический тренажер собственными глазами, но даже просто сознавать, что вот, мол, какие вещи делают на нашем предприятии, само по себе было приятно.

– Так вот, – продолжил Строев, – сейчас тренажер готов. Но как им пользоваться, еще не очень понятно. Какая тут нужна методика? Из чего исходить? Чего добиваться? Обо всем этом надо подумать.

– Хорошо. Я подумаю. Ты только дай команду, чтобы меня познакомили с тренажером. А то я ведь даже толком не знаю, что это за штука.

– Команда будет.

– Очень хорошо. Тогда я сегодня сразу этим делом и займусь.

– Займись завтра. А сегодня для тебя есть другое поручение… – И Строев объяснил мне, что сегодня, а если точнее, то через два часа, состоится совещание, на котором среди прочих вопросов подготовки к космическому полету человека будет рассматриваться и такой: что делать с изготовленным моделирующим стендом-тренажером – демонтировать его, перевозить в постоянное место подготовки космонавтов, там собирать и отлаживать вновь или же не трогать, оставить там, где он сделан, и тренировку космонавтов тут же и проводить.

Словом, речь шла о решении в очередной раз старой как мир проблемы: идти ли горе к Магомету или Магомету к горе.

Легко понять, что обитатели «горы» (корпуса, в котором был смонтирован тренажер) – сиречь группа специалистов, создавших эту машину, – не очень-то хотели выпускать свое творение из рук, не испытав его самолично в работе. По-человечески их чувства было легко понять.

Да и, независимо от чувств, самый что ни на есть хладный рассудок подсказывал то же самое: дело совсем новое, моделирующий стенд-тренажер сложный, опыта его эксплуатации нет – кто, кроме его создателей, справится с неполадками, без которых на первых порах, конечно, не обойтись. Да и по срокам – а сроки уже подпирали: в этом отношении новорожденная космонавтика оказалась на одно лицо с авиацией, – по срокам не получалось разбирать объект, перевозить, снова собирать, опять отлаживать…

Читатель, наверное, уже видит, что все доводы убедительно и дружно работали в одну и ту же сторону. Единственное, что я мог бы добавить к стройной системе означенных доводов, – это то, что всякий раз, когда возникают какие-то ведомственные (а иногда и не только ведомственные) разногласия, каждой стороне в голову почему-то приходят преимущественно доводы, подкрепляющие именно ее позицию. Наш начальник, в отличие от меня имевший немалый опыт межведомственных дискуссий, эту закономерность, видимо, хорошо знал, потому что закончил он разговор фразой, оставляющей мне некоторую свободу действий:

– А в общем, смотри там по месту…

Но смотреть по месту ни мне, ни поехавшему со мной «для подкрепления» инженеру – одному из создателей тренажера – практически не пришлось.

Вопрос о порядке и месте проведения тренировки будущих космонавтов был решен на совещании быстро и без особых прений. «Есть все-таки правда на земле!» – с облегчением вздохнул по этому поводу мой спутник. Соображения о сроках оказались решающими не только в наших глазах, но и в глазах почти всех участников совещания.

Неожиданно для себя я обнаружил среди этих участников нескольких давно знакомых мне людей. В сущности, иначе оно и не могло быть: ведущую роль в подготовке первых советских космонавтов играли Военно-воздушные силы, в первую очередь – авиационные медики. А уж с авиационными врачами каждый летчик, и тем более летчик-испытатель, связан в течение всей своей летной жизни прочно: тут и совместное участие в технических и медико-физиологических экспериментах, и ежегодные медицинские обследования (сначала «годен без ограничений», потом «с ограничениями», а в один невеселый день – «не годен»…), иногда же и прямая профессиональная помощь врача летчику, получившему более или менее существенную травму. Когда во время войны меня сбили и я после многих перипетий в несколько помятом виде добрался наконец до аэродрома, с которого ушел в тот неудачный вылет, первую настоящую – по всем правилам науки – перевязку мне сделал полковой врач, капитан медицинской службы Евгений Сергеевич Завьялов, сдержанно (профессиональная этика!) поругивая партизанского фельдшера, оказавшего мне первую помощь в той степени, какую определяли имевшиеся в глуби Брянских лесов медицинское оборудование и медикаменты. Я вспоминаю сейчас этот случай потому, что без малого двадцать лет спустя вновь встретился с Завьяловым, как и со многими его коллегами, авиационными медиками, уже как со служителями космонавтики.

Был на этом совещании и Евгений Анатольевич Карпов, в прошлом врач другого полка нашей авиадивизии, которому в деле освоения космоса выпала роль, без преувеличения, исключительная: он стал организатором и первым начальником Центра подготовки космонавтов. Впоследствии в беседе с журналистами он сам охарактеризовал себя как «врача с административно-командным уклоном». В этой автохарактеристике, конечно, была своя правда, но далеко не вся правда. Слов нет, руководя ЦПК, пришлось Карпову и администрировать, и командовать. Но еще больше пришлось ему изобретать, координировать, воспитывать, а главное, подбирать людей! Я особо подчеркиваю подбор людей, потому что, по моему убеждению, именно в этом, несмотря на существование в любом мало-мальски уважающем себя учреждении так называемого отдела кадров, заключается задача номер один, стоящая перед каждым руководителем. Если он, конечно, настоящий руководитель…

Были на этом совещании и другие люди, ранее мне неизвестные, но вскоре ставшие хорошо знакомыми в общем деле, в которое я, начиная со дня этого запомнившегося мне заседания, погрузился всеми своими помыслами.

Итак, тренажер остался на месте – там, где он был впервые смонтирован в одном из стоящих на отлете корпусов нашего предприятия. Когда-то, еще до войны, в этом корпусе размещалось лечебное учреждение. И, надо думать, больным было хорошо в просторном, со всех сторон окруженном густым сосновым лесом доме. Хорошо, пока на опушке упомянутого леса не возник наш аэродром. Такое соседство можно было считать приятным во всех отношениях, кроме одного – акустического. Тишина старого подмосковного леса сменилась таким шумом, ревом, грохотом от прогреваемых моторов, рулящих, взлетающих, садящихся самолетов, что обитель отдыха и лечения довольно скоро пришлось перевести в другое место. Вот она, оборотная сторона технического прогресса!