Мне весь этот эпизод был известен со слов его очевидца.

Но, исходя из старого принципа, что и показания очевидцев бывает полезно проверить, я обратился еще к одному свидетелю – заместителю Главного конструктора Б. Е. Чертоку, тоже находившемуся в момент, о котором идет речь, непосредственно в помещении командного пункта управления полетом «Восхода-2». И он вновь изложил мне интересующий нас эпизод в том же виде, в каком я знал его раньше, а именно – что решение о ручной посадке корабля принял не кто иной, как лично Королев.

Единственное, в чем свидетели этого эпизода несколько расходились, были пресловутые «тридцать секунд». Некоторые мои собеседники вспоминали, что вроде бы назван был другой срок: минута. Впрочем, я думаю, разница тут невелика. Принять столь ответственное решение за минуту – тоже неплохо!..

Почему я придал такое значение точному восстановлению всех подробностей этой, в общем, далеко не первостепенно важной истории? Не все ли, в конечном счете, равно: кто именно принял решение? Важно, что оно было принято и оказалось правильным! Почему нужно до чего-то еще тут докапываться?

И все-таки, я думаю, докапываться стоит.

Стоит хотя бы потому, что в данном случае свидетельства очевидца очень уж хорошо согласуются со всем обликом и широко известными особенностями характеров основных действующих лиц.

Никто, знавший Королева и имевший возможность наблюдать его в деле, ни на минуту не может допустить мысли, чтобы Сергей Павлович, лично отвечая за некоторую операцию (а тут он был ответственным лицом номер один по всем статьям: и как технический руководитель полета, и как заместитель председателя Государственной комиссии, и как Главный конструктор корабля), позволил кому бы то ни было в своем присутствии принимать сколько-нибудь принципиальные решения, не спросясь у него – Королева! Руководства из своих рук он не выпускал никогда. А в обстоятельствах острых – тем более.

С другой стороны, общеизвестно – и я тоже уже говорил об этом, – что одной из характерных черт Гагарина была дисциплинированность. В склонности к превышению своих прав он замечен не был… Да и взаимоотношения этих двух людей – Гагарина и Королева – были взаимоотношениями ученика и учителя. Причем учителя достаточно строгого! Поэтому-то и трудно поверить, чтобы Гагарин, даже находясь на связи, то есть держа в руках микрофон, позволил себе обойти Королева, приняв самостоятельно решение по вопросу, явно входящему в компетенцию находящегося тут же рядом руководителя полета.

Другое дело, что это решение могло уйти в эфир «с голоса» Гагарина, репутации которого, кстати, все сейчас сказанное, конечно, ни в малейшей степени не задевает: он и сам был человеком волевым, собранным, вполне способным принять верное решение в сложной, неожиданно создавшейся обстановке. Просто в данном случае он не имел на это права. Не было бы на месте действия технического руководителя полета – другое дело. Атак – не имел!..

В отличие от некоторых других обладателей высоких волевых качеств, Королев умел ценить их не только в себе самом, но и в окружающих. Человеку твердому, не пасующему перед ним, он спускал многое, чего никогда в жизни не спустил бы более податливому. Причем твердость характера в людях распознавал мгновенно, как бы ни была она замаскирована внешней мягкостью, шутливостью или видимым легкомыслием манеры поведения (когда один из подобных «мягких» людей вдруг занял непреклонную позицию по некоторому конкретному вопросу, Королев, в отличие от большинства окружающих, удивился лишь на мгновение, а потом спокойно выслушал все высказанные ему доводы, после непродолжительного раздумья согласился с ними и лишь на прощание бросил своему неожиданно жесткому оппоненту: «А вы, оказывается, обманщик…»).

Столкнувшись с проявлением настоящей решительности, Королев обязательно запоминал это и не упускал возможности рано или поздно выдать по сему случаю свои комментарии.

Руководитель стартовой службы космодрома А. С. Кириллов имел возможность убедиться в этом после пуска одного из кораблей «Восток».

Уже дана команда «Пуск». Дальнейшие события – отход кабель-мачты, включение водяных инжекторов системы охлаждения, зажигание, выход двигателей сначала на предварительный, потом на промежуточный и, наконец, на главный режим работы – все это должно было следовать одно за другим автоматически.

Дав команду, Анатолий Семенович уткнулся в перископ и увидел, что в положенный момент не отошла кабель-мачта – эта пуповина, питающая ракету, пока та стоит на своих земных опорах! Уже хлынули из инжекторов водяные струи, перед которыми бледновато выглядел бы любой петергофский фонтан, сейчас сработает зажигание, под ракетой появятся клубы дыма и отсветы пламени от вышедших на предварительный режим двигателей, а проклятая кабель-мачта стоит, будто приклеенная!

Еще есть возможность отставить пуск. Это можно сделать еще в течение целых восьми секунд. Нет, уже семи… шести… пяти… Но отставленный пуск – это почти наверняка слив топлива, снятие ракеты со стартовой площадки, отправка ее назад, в монтажный корпус, разборка, новая сборка, – в общем, дела на многие недели. Да и космонавту, приготовившемуся к старту, изрядная моральная травма от такой, как выражаются, психологи, сшибки…

А с другой стороны, не отойди эта чертова мачта – и так она пропашет по борту уходящей вверх ракеты, что шансов на нормальный ход последующих событий останется не очень-то много.

Руководитель стартовой службы громко доложил:

– Не отошла кабель-мачта.

Однако отбоя не дал, потому что всей силой своих знаний и инженерной интуиции чувствовал: заработают двигатели на полную – и отойдет мачта. Не может не отойти!

Он бросил взгляд на Королева. Тот стоял молча – понимал, что говорить в этот момент что-то под руку пускающему не следует.