Автографы к началу шестидесятых годов уже успели войти в традицию… Иногда я думаю, как интересно было бы послушать очевидца выпрашивания первых, самых первых автографов. Наверное, тогда проситель краснел, смущался и нетвердым голосом человека, претендующего на что-то, явно не принятое в приличном обществе, мямлил:

– Вот тут… Если можно… Подпишитесь… Для чего? Ну, так сказать, на память…

А автор просимого автографа скорее всего подозрительно поглядывал на странного собеседника и, выражая всем своим видом крайнее недоумение, осторожно ставил свою подпись в самом верху подсунутого листка бумаги, дабы невозможно было бы вписать над подписью текст долговой расписки или иного к чему-то обязывающего документа.

Сейчас автограф вошел в быт. Вошел прочно. Его проситель (точнее было бы сказать – требователь) чувствует себя «в полном праве». Он подсовывает очередной, более или менее знаменитой знаменитости – лауреату музыкального конкурса, космонавту, поэту, спортсмену – листок бумаги, программку концерта, пригласительный билет на встречу кого-то с кем-то, причем делает это молча, сноровисто, очень по-деловому, а схваченная знаменитость, понимая свой долг перед обществом, столь же деловито подмахивает автограф. Иногда участники сего деяния даже не обмениваются взглядами, особенно если из охотников за автографами успела образоваться очередь.

Нет, должен сознаться, я этой автографомании так по сегодняшний день и не понял. Конечно, мне всегда приятно получить книгу с авторской дарственной надписью или фотографию с несколькими словами от изображенного на ней человека, но лишь при том обязательном условии, что эти люди меня знают, что написанные ими слова отражают какое-то их отношение ко мне. Иначе – спасибо, не нужно…

Разумеется, каждый автограф Гагарина для меня – в полном соответствии только что сказанному – далеко не безразличен. И храню я их как большую ценность. Но в то утро мне брать у него автограф очень уж не хотелось! Виделось в этой процедуре что-то от прощания, от предположения или хотя бы допущения, что другого случая получить автограф первого космонавта может и не представиться…

– Юра! – сказал я. – А мне автограф прошу дать сегодня вечером. На месте приземления.

Он обещал. И свое обещание выполнил (правда, адресовав несколько написанных на листке блокнота слов не мне, а, по моей же просьбе, своему тезке – моему сыну).

…Когда до назначенного времени выезда космонавтов на стартовую площадку оставалось минут пятнадцать-двадцать, начальник ЦПК Е. А. Карпов, ткнув пальцем в гермошлем Гагарина, сказал:

– Надо бы тут чего-то написать. А то будет приземляться, подумают люди, что это еще один Пауэрс какой-нибудь спустился.

Замечание было резонное. История с Пауэрсом – пилотом сбитого над нашей территорией разведывательного самолета «Локхид U-2» – была свежа в памяти.

Тут же были принесены кисточки и баночка с краской и на шлеме – не снимая его с головы Гагарина – были нарисованы красные буквы «СССР». Это был последний штрих!

– Не успеет высохнуть. Через пять минут уж пора выезжать, – забеспокоился кто-то.

– Ничего. По дороге высохнет, – сказал Карпов. – Давайте собираться.

И вот специально оборудованный – с такими же вентилируемыми креслами, как в МИКе, – автобус медленно въезжает на бетонную площадку стартовой позиции. Открывается дверка, и Гагарин выходит из машины.

Титов, попрощавшись с Гагариным, возвращается на свое кресло в автобусе. Он по-прежнему наготове, хотя, конечно, понимает, что его шансы на полет в космос сегодня близки к нулю. Такова уж судьба дублера. Он прошел в полном объеме всю ту же долгую и нелегкую подготовку, включая все барокамеры, сурдокамеры и центрифуги, что и основной космонавт. Так же оттренировался на тренажере, в парашютных прыжках, на многочисленных специальных стендах. Он полностью готов к полету… Даже назначенный ему позывной тот же, какой у основного космонавта, как одинаковая фамилия у братьев-близнецов. С той только разницей, что судьба этих космических близнецов с самого начала запрограммирована разная. Один – полетит в космос, со всеми отсюда вытекающими последствиями, а второй – останется на Земле, в безвестности, вернее, на том же уровне известности в среде коллег, на каком находился до этого дня… И при всем том дублер обязан до последнего момента быть по всем статьям – начиная со знаний и навыков и кончая внутренним тонусом – к полету готов. Не уверен, что психологическая нагрузка, выпадающая в день старта на долю дублера, существенно меньше той, которая достается основному космонавту. А если подсчитать по отдельности баланс положительных и отрицательных эмоций, то, наверное, их соотношение окажется для дублера еще более невыгодным.

Недаром напишет потом – в своей уже упоминавшейся книжке «Самые первые» – Г. С. Шонин: «Должен признаться, что одна из самых тяжелых обязанностей – быть дублером…»

К этой теме мы еще вернемся, а пока хочу сказать одно: очень достойно вел себя Титов в этой психологически непростой ситуации.

Тем временем Гагарин подошел к небольшой группе людей, находившихся у самого подножия ракеты, остановился, приложил руку к краю шлема и кратко доложил председателю Государственной комиссии, что, мол, старший лейтенант Гагарин к полету на космическом корабле «Восток» готов. Потом он поочередно обнялся с каждым из этой маленькой группы. Мне запомнилась характерная для Гагарина подробность: он не пассивно давал себя обнять, а сам крепко, как следует, хотя и без малейшего намека на то, что называется «с надрывом», обнимал желавших ему счастливого полета людей, – мне кажется, я до сих пор чувствую его руки у себя на плечах…

Поднявшись по нескольким железно-звонким ступенькам к нижней лифтовой площадке, Гагарин снова обернулся к нам, медленно – скафандр все-таки изрядно стеснял его движения – приветственно поднял вверх руки, на несколько секунд замер в этом положении и исчез за дырчатой металлической дверкой в кабине лифта.