Мои герои — носители человечности, люди переднего края, не выходящие из-под огня. Многие из них гибнут на фронтовых дорогах, некоторые проходят сквозь все круги войны. Я не придумывал их — одни списаны с натуры и выступают под собственными или измененными мной именами, другие сотканы из черт, которые я наблюдал у множества знакомых мне людей того времени. Я стремился представить действующих лиц в их человеческой подлинности — со слабостями и достоинствами. Отдельные штрихи и поступки героев могут не совпадать с поведением их прототипов, но, взятые в целом, судьбы действующих лиц отражают судьбы действительных участников минувшей войны.

На волне всенародного патриотического подъема не время и не место было рассуждениям о войне: надо было с оружием в руках противостоять врагу. Великая цель побудила к действию миллионы людей, вдохнула в них волю к борьбе с оккупантами, обусловила массовый героизм на фронте и в тылу, сплотила нацию в монолит. Вся трудовая, интеллектуальная и духовная жизнь страны концентрировалась на уровне народно-патриотического сознания, что и привело к разгрому гитлеризма.

Но с окончанием войны и особенно после смерти И. В. Сталина патриотическая идеология начала размываться. Если в военные годы власти и народ были единодушны в оценке войны, врага и долга перед отечеством, то позже в общенациональной идеологии появились расширяющиеся трещины. Психология власть имущих, лишенная твердого направляющего начала в лице И. В. Сталина, все заметнее определялась политической конъюнктурой и корыстными устремлениями.

Этот опасный крен для страны не был случаен. Изменилось время, произошли сдвиги в обществе. Наиболее активная, в большинстве своем лучшая часть народа погибла на войне, а оставшиеся в живых фронтовики, израненные и искалеченные, оказывались в неблагоприятных жизненных условиях и были озабочены лишь тем, как продержаться. В послевоенной жизни все увереннее заявлял о себе многоликий обыватель, а вместе с ним и второй уровень общественного сознания.

В годы войны обывательщина только обозначалась: это — людская накипь, скапливавшаяся подальше от огня, люди второго, третьего и прочих сортов, оседавшие за спинами фронтовиков. Солдаты погибали на войне, а накипь оставалась, использовала благоприятные обстоятельства в целях личного выживания, налаживала между собой взаимовыгодные связи, пробиралась к власти и делала все возможное для того, чтобы мистифицировать меру человеческой личности, затушевать или подменить ее какой-то иной, удобной для себя, потому что для нее, накипи, смерти подобно было приложить народную, патриотическую меру личности к себе…

Накипь — это явные и замаскированные дезертиры, расхитители, спекулянты, партийные и государственные чиновники из тех, у кого на первом плане всегда были не общественные, а личные корыстные интересы. Но их время тогда еще не пришло. И. В. Сталин, успешно руководивший сражающимся народом в борьбе против внешнего врага, решительно подавлял и внутренних врагов.

После войны, когда патриотические силы народа восстанавливали разрушенное войной, эта людская накипь, сохранившая себя и упрочившая свои позиции, оказалась в преимущественном положении по сравнению с бывшими фронтовиками, и начался процесс… разрушения патриотической идеологии. Люди, отдавшие защите родины силы и здоровье, возвратясь домой, начинали свою жизнь с азов, а уклонившиеся от фронта расчетливые обыватели благоденствовали. Сама повседневность ставила перед человеком болезненные вопросы: «Где же справедливость? Чего стоят фронтовые раны и подвиги перед выигрышем ловкачей? Выходило, кому война, а кому — мать родная?»

Второй, обывательский уровень общественного сознания постепенно становится преобладающим. Катализатором этого гнилостного процесса была хрущевщина, окончательное же становление антинародной, антинациональной, антигосударственной политики произошло в «перестроечные» годы.

Ее формированию способствовало также то обстоятельство, что большинство рядовых коммунистов — в их числе и участники Отечественной войны — по привычке доверяли послесталинским генсекам, не отдавая себе отчета в их разрушительной деятельности.

Второй уровень — антипод первого. Для него характерны крайний индивидуализм, корыстолюбие, антипатриотизм, вероломство, малодушие, предательство… Его выразители — беспринципные, властолюбивые, алчные партийно-государственные чиновники всех рангов, продажные космополитические журналисты, дельцы теневой экономики, криминальная среда, а его опора — зарубежный антирусский мир…

В «Человечности» я лишь слегка обозначаю второй уровень как чуждую народу, родине, государству идеологию и практику. Особой опасности в годы войны это аморальное явление еще не представляло…

А несколько десятилетий спустя после Победы взору вдумчивых современников открылся третий уровень восприятия событий, и вместе с ним распахнулась бездна зла… Время открыло его, сделало видимым для нынеживущих, поставив перед внуками и правнуками бывших фронтовиков тревожные вопросы: «А чего ради погибли миллионы людей, прежде всего русских и немцев? Кто извлек пользу для себя от их гибели? Ведь должен же быть смысл в этой невиданной доселе бойне народов?»

И тут-то начал обнажаться звериный оскал творцов войны, до поры до времени незримых и как бы не существующих на свете, но реальных, действующих, стремящихся к мировому господству. Эти тайные силы планировали войны и революции, море крови, океаны бедствий для человечества: им это было нужно — через бойню народов обуздать самые гордые и независимые нации — русских и немцев, взаимно обескровив и обессилив их…

Дьявольская кухня была глубоко скрыта от участников войны 1941–1945 годов. Естественно, я не касаюсь ее, иначе я отступил бы от исторической правды.

Воссоздавая панораму освободительной народной войны, я опирался на свой личный опыт и опыт моих товарищей-фронтовиков. Я стремился воспроизвести в едином историческом потоке героику Отечественной войны и ее бедствия, людскую солидарность и разноликую подлость, взлеты духа и бескрылое мещанское здравомыслие — все это было тогда нерасчленимо, как жизнь.