— Вполне возможно. Не сомневаюсь, что так оно и есть. Но ты ошеломляешь и сокрушаешь собственный народ. Ты заставляешь молодежь маршировать но холмам вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, пока у них не чернеет перед глазами и они не падают от изнеможения, а тебе все мало, и ты не знаешь к ним пощады. А женщины! Никто еще не делал так, как это делаешь ты. У тебя их пять, шесть, десять за ночь. До меня доходят слухи.

— Не десять, — сказал я. — Не шесть и не пять.

Она улыбнулась.

— Мне так сказали. Говорят, что ни одна не может тебя удовлетворить, что ты словно бешеный бык. Они смотрят на меня и говорят: «Только богиня могла бы насытить его!» Ну что же, во мне обитает богиня, и мы с тобой провели ночь вместе, ты и я. Ты насытился, хоть раз в жизни? Это потому ты теперь стремишься поскорее уйти?

Теперь мне хотелось бежать, потому что у меня не было защиты от нее. Но в этом я не мог ей признаться. Я сдержанно сказал:

— Я хочу один прогуляться по дождю.

— Ну что же, иди, а затем возвращайся назад.

Глаза ее сверкнули. В ней была сила хлещущего кнута. Я поднял свои одежды, заколебался, бросил их снова на пол и стоял нагим перед ней. В опочивальне стоял мускусный запах. Остатки благовоний все еще дымились в жаровне. Губы ее были сжаты, ноздри раздувались. Низким, хриплым голосом она сказала:

— Ты вернешься? Для тебя — каждую ночь по десять женщин. Для меня — одна ночь. Одна эта ночь в году, Гильгамеш.

Я вдруг стал меньше ее бояться, слыша, как она старается таким образом разбудить во мне жалость.

— Ах вот оно как. Инанна? Никого-никого? И так весь год?

— А кто, кроме бога, может касаться богини, как ты думаешь?

Я осмелел. Я посмел даже пошутить немного, подразнить ее.

— Даже тайком, потихонечку нельзя? — спросил я игриво. — Какой-нибудь здоровенный, похотливый раб, потихонечку призванный в храм в самую темную стражу ночи…

В ней вспыхнул гнев. Она прижала кулаки к груди. Пальцы ее скрючились и напоминали когти.

— И ты посмел сказать такую мерзость под кровом самого храма?! О, стыдись! Стыдись, Гильгамеш!

Потом она смягчилась. Все еще похожая на кошку, она снова мурлыкала, приподняла согнутую в колене ногу и ступней потерла икру другой ноги. Чуть мягче она сказала:

— Есть только ты, только одна ночь в году. Клянусь тебе в этом, хотя я чувствую себя оскверненной, оттого что должна клясться тебе в чем-то. Но у меня — только ты. И я еще не готова отпустить тебя. Ты останешься? Ты останешься еще немного? Ведь у меня есть только одна ночь, эта единственная ночь в году.

— Дай мне сперва очиститься под дождем, — сказал я.

Какое-то время я стол перед храмом, омытый дождем зари. Потом я вернулся к ней. Кошка или змея, жрица или богиня, я не мог ей отказать, не мог, если только в одну ночь в году ей дано было познать объятия. А дождь, смыв с меня усталость и пот, снова пробудил мои силы и желание. Я не мог отказать ей. Я хотел ее, я вернулся к ней…