Мне неловко было брать у нее амулет. Мне казалось, что цена за эту статуэтку — моя собственная душа.
— Как же я могу принять это? — сказал я.
— Не смей отказываться. Это страшный грех — отвергнуть дар богини.
— Вернее, дар жрицы.
— Богиня гласит устами своих жриц. Эта вещь твоя, и пока она с тобой, ты под защитой богини.
Может быть, так оно и есть. Но мне от этого было не по себе. Все мы в Уруке под защитой богини, но Инанна — богиня опасная, и неразумно быть к ней слишком близко. Мой отец служил Инанне, как подобает царю Урука, но всякий раз, когда он шел в храм по личным делам, он обращался к небесному отцу Ану. Да и мне самому спокойнее было с отцом бурь Энлилем, чем с богиней. Но у меня не было другого выбора: я взял амулет. Опасно поклоняться Инанне, но еще опаснее навлечь на себя ее гнев.
Когда я покинул храм, у меня было странное чувство, словно меня заставили силой отдать что-то бесконечно дорогое. Но я понятия не имел, что именно.
За последние несколько месяцев меня много раз вызывали в комнатку для встреч в конце того самого перехода демонов и колдунов глубоко под храмом Энмеркара. Все было точно таким же: бессвязная беседа, грозное и пугающее кокетство, никуда не ведущее, ощущение, что она обыграла меня в игре, правил которой я не понимал. Часто она дарила мне какую-нибудь мелочь, но когда я что-нибудь ей приносил, она ничего не брала. Она хотела знать многое: новости дворца, совета. Что я слышал? Что говорят во дворце? Она была ненасытна. Я стал с ней осторожнее, говорил мало, старался отвечать на вопросы так коротко и расплывчато, как только смел. Я не понимал, что ей от меня нужно. Я страшился силы ее красоты, ибо понимал, что она может ввергнуть меня в пучину разрушения и гибели. Любой другой женщины я мог бы по молодости сказать: «Пойдем со мною». Но как я посмел бы сказать подобные слова ЕЙ? Защищенная аурой богини, она была недоступна, пока сама не выразила бы согласия. Одно ее слово, одно движение мизинца — и я пал бы перед ней на колени. Но она не делала этого. Я молил богов послать ее в мои объятия всякий раз, когда она посылала за мной. Хотя тепло ее улыбки говорило одно, ледяной блеск глаз означал совсем другое, и это отдаляло меня от нее, как будто я был евнухом. Она, казалось, была вообще за пределами моей досягаемости. Но я не забыл те поразительные слова, какие она произнесла, встретив меня в детстве:
6
Наступил месяц Ташриту, сезон нового года, когда царь вступает в Священный Брак с Инанной, и все живое возрождается. Это время, когда бог переступает через порог храма, словно вихрь, и роняет свое семя в богиню. Приходят дожди после долгой-долгой смерти-при-жизни, что зовется летом.
Это величайший и самый священный праздник в Уруке, от которого зависит все остальное. Приготовлениями заняты все жители города на протяжении многих недель по мере умирания лета. То, что было осквернено за прошедший год, должно быть очищено жертвами. Те, кто нечисты от рождения — члены нечистых каст, — должны уйти за стены города и построить себе там временное жилище. Слабых и уродливых животных надо убить. Все дома и общественные здания, требующие обновления, должны быть приведены в порядок, а праздничные украшения развешены по местам. Наконец начинаются парады. Впереди идут музыканты, продажные женщины надевают яркие шали и плащи, мужчины на левую сторону тела навешивают женскую одежду. Жрецы и жрицы проносят по улицам окровавленные мечи, и двуострые топоры, которыми умерщвлялись жертвы. Танцоры скачут сквозь обручи и прыгают через веревку. В своем храме Инанна совершает омовение, ее натирают благовониями и надевают священные украшения: большое гранатовое кольцо, бусины ляпис-лазури, блистающая золотая набедренная пластина, украшения для пупка, для бедер, для носа, для глаз, золотые и бронзовые серьги, нагрудные украшения из слоновой кости. А бог Думузи, податель плодородия, входит в царя, который едет на лодке в храм, и входит через ворота в святилища Инанны, ведя овцу и держа в руках козленка. Они вместе стоят на пороге храма, жрица и царь, богиня и бог, пока весь город приветствует их в великой радости. А потом они входят внутрь храма, в специально приготовленную спальню. Он ласкает ее, и входит в нее, и вспахивает ее, и изливает свое семя в ее чрево. Так было от начала начал, когда существовали только боги, и царская власть еще не была ниспослана с небес.
В день новой луны, который означает начало нового года, я отправился с остальными к Белому помосту, чтобы дождаться появления Инанны и Думузи. Легкий ветерок, влажный и ароматный, дул с юга. Это ветер, который мы называем обманщиком, ибо он обещает весну, но на самом деле возвращает зиму.
На западной стороне Помоста появился царь с козленком и овцой. Толпа расступилась, давая ему дорогу, когда он медленно поднимался по ступеням к храму. Он выглядел величественно и великолепно. На нем был свет божества, тело его словно светилось изнутри.
По-моему, во свершении Великого Священного Брака есть нечто, что вызывает восторг любого человека. С тех пор как Думузи стал царем, он в шестов раз совершал этот ритуал, и каждый год, глядят как он пересекает помост, я был поражен почтением и благоговением, которые он во мне вызывал, он, человек столь обычный в прочие дни, с такой дряблой душонкой. Но когда в царе бог, сам царь — бог. Я никогда не забуду, как выглядел в ночь священного ритуала мой отец — мощный, величественный, огромный. Не оглядываясь по сторонам, он проходил мимо того места, где стояли мы с матерью и смотрели…
Он входил в храм, возвращался вместе с Инанной, протягивал руки к горожанам и снова уходил в храм, ведя богиню в опочивальню. Лугальбанда всегда выглядел величественным. Я и не ожидал от Думузи, что он будет способен соперничать с моим отцом, но в эту ночь так получилось.
В эту ночь, казалось, происходило что-то необычное. Царь и жрица обычно показывались народу в тот момент, когда полумесяц луны появлялся над храмом. Но в эту ночь этот миг наступил и прошел, а храмовая дверь оставалась закрытой. Мы вопросительно переглядывались, но никто не смел заговорить.
Наконец, огромная кованая дверь распахнулась, и священная пара появилась. При виде них толпа благоговейно замолкла. Молчание было словно пропасть, которая поглотила все звуки мира. Но это продолжалось только мгновение. Секунду спустя послышался шепот, свист втянутого в грудь воздуха, когда стоявшие впереди стали ахать и шептать от удивления.
Оттуда, где я стоял, невозможно было сразу увидеть, что произошло. Вот Думузи, в сияющей короне и царском одеянии богатого синего цвета. Вот подле него Инанна. И тут до меня дошло, что женщина в священных украшениях из слоновой кости, золота, граната и ляписа — не Инанна, не та Инанна, которая выходила на порог все предыдущие годы моей жизни. Та женщина была невысока и полнотела, а эта казалась сделанной из более тонкой материи: стройная, почти хрупкая, и высокая — ее плечи были почти вровень с плечами Думузи. Секундой позже я понял, кем она может быть. До меня дошло, что я вот-вот потеряю то, что никогда мне не принадлежало, и я ничего не могу сделать, чтобы этому помешать.
Я должен был увидеть ее лицо. Я протолкался вперед, раскидывая локтями людей, словно сухой тростник.
С расстояния в двадцать шагов я посмотрел прямо ей в глаза, и увидел злорадство, сиявшее в них. Да, конечно, это была она, вырванная из своей подземной комнатки и вознесенная на вершину священной власти в Уруке. Больше не прислужница богини, а сама богиня, неожиданно, внезапно вознесенная. Я не мог шевельнуться. Тяжесть залила мои ноги, приковав их к земле. В горле у меня стал ком, который ни проглотить, ни выплюнуть.