— Желание здесь ни при чем, — пожала плечами Федра. — Я не могу танцевать. Я пробовала. Дедал показал мне площадку и объяснил, что и как делать, но когда я вышла и попробовала, как он говорил, — ничего не вышло. Меня словно камнем прижало. Я спотыкалась и запиналась, путалась в ногах, колени подгибались... — Она опять пожала плечами. — Может, я и не такая танцовщица, как ты, но настолько неуклюжей и слабой не была сроду. — Она искоса глянула на Ариадну и вздохнула. — Честно сказать, сестричка, я думаю, что я неугодна Матери. Может, я и не слишком умна, но и не настолько дура, чтобы навязываться Ей.

— Я станцую, конечно, если ты этого хочешь. — Ариадна постаралась сохранить на лице выражение безразличия, хотя душу ее затопили тепло и легкость, и даже камень, лежавший у нее на сердце, стал как будто легче.

Тепло осталось с ней и даже усилилось в день восхода полной луны. Солнце стало клониться к закату, и тогда Хайне с одной из девочек-учениц занялась прической Ариадны, а Дидо отыскала и вытащила винно-красные с золотом юбку и лиф. Когда Ариадна была готова — солнце стояло низко, но еще не настолько, чтобы вызолотить площадку для танца, — она отправилась туда.

Она рассчитала верно. Процессия из дворца только что прибыла, «бог» и «богиня» остановились перед тронами на священном помосте. Но танцоры на вершине лестницы стояли неверно: они сбились в кучу и выглядели потерянно и смущенно. Ариадна поджала губы. Очевидно, ни Пасифая, ни Федра не сказали им, кто поведет танец. Но этой беде легко было помочь. Когда танцоры увидели маленькую процессию из учеников, жриц и жрецов во главе с Ариадной, вздох облегчения пронесся над площадкой, а кое-кто из танцоров призывно замахал руками.

Ступенькой ниже, на самой кромке оставленного танцорам места, Ариадна увидела высокий широкоплечий силуэт. Цветок в ее сердце дрогнул, готовый раскрыться, и острое чувство радости пронзило ее. Он пришел! Но в следующий миг поднявшиеся было серебристые лепестки опали; цветок закрылся. Перед ней стоял незнакомец. Его волосы и глаза были темными. Как могла она принять его за своего господина?..

Потрясенная и разочарованная, Ариадна отвела глаза — и наткнулась на злобный взгляд Пасифаи. Отец, однако, кивнул — и она ответила вежливым поклоном. Жестом позволив своим помощникам идти отыскивать себе места, она прошла мимо священного помоста и по проходу, образованному ожидающими людьми, поднялась наверх. Ругая себя последней дурой, она все же повернула голову, чтобы получше рассмотреть незнакомца. Но его не было.

Не успела Ариадна занять свое место, а танцоры выстроиться в нужном порядке, как танцевальная площадка замерцала золотом. Подняв руки, Ариадна начала спускаться по долгой лестнице — ступень за ступенью. Толпа пела; «бог» и «богиня» отвечали; гладкий камень площадки ласкал босые ноги Ариадны, когда она пересекла ее, чтобы, согласно ритуалу, встать перед священным помостом и приветствовать восседающих на нем «божеств».

Зазвучали флейты и систры — и Ариадна, уронив руки, плавно заскользила к центру площадки. Когда она повернулась лицом к родителям, вскинула руки с обращенными вверх ладонями и застыла, давая танцорам занять места на площадке, то снова увидела его — на сей раз у самого помоста. Но теперь цветок ее сердца не отозвался: это был не Дионис. Это был тот же темноволосый темноглазый человек, которого она перед тем приняла за своего бога. Ариадна закрыла глаза — но прежде чем скорбь, столь же острая, как и недавняя радость, затопила ее, она ощутила полузабытое прикосновение легких, как перышки, лент — и вся отдалась танцу.

Она творила танец жизни и смерти — и у нее не было времени ни о чем думать. Но когда опустилась тьма и Ариадна бесшумно упала на камни, чтобы дождаться восхода луны, ей вспомнился тот широкоплечий человек. Его лицо как живое встало перед ее мысленным взором — но лишь затем, чтобы она убедилась, что не знает его. Но разве такое возможно? Она знает всех придворных Кносса, а этот великан с высокомерной осанкой — человек явно не из простых, и спутать его ни с кем она бы не смогла.

Словно издалека слышала Ариадна моления толпы и ответы — сперва Пасифаи, потом отца. «Бог» принялся улещать «богиню». Ариадна сказала себе, что тот, кого она видела, может быть гостем, возможно — гостем из другой страны. Но нет. Он наверняка не приезжий. По платью, по внешности, по манерам — по всему он был критянин, и торс его стягивал традиционный пояс, какой сызмальства носили на Крите, чтобы добиться освященной обычаем узкой талии.

Если он не мог быть приезжим и не был критянином... Одно противоречило другому, но Ариадна вспомнила такую же неясную, но привлекающую взгляд фигуру, мелькнувшую в толпе во время ее прошлогоднего танца. Тогда она без колебаний признала в ней Диониса — в некоем обличье. Ариадна ощутила легкую дрожь. А может, и сейчас?.. Она заглянула в себя — да, цветок открыт. Ариадна осторожно собрала серебристые лепестки — и, как рыбак невод, забросила их в толпу.

Они возвратились — так быстро и с такой силой, что, будь они реальны, поранили бы ее. И цветок тут же захлопнулся. Ариадна не знала, смеяться ей или плакать. Никто, кроме Диониса, не мог повлиять на ее цветок; она уверилась, что он приходил взглянуть на ее танец, и это наполнило ее надеждой и трепетной радостью. А его раздражение от того, что он обнаружил, что цветок ее сердца выдал его, а лепестки чуть не нашли его, заставило ее рассмеяться — таким оно было ребячливым: будто мальчишку поймали на том, что он описался. Правда, неприязнь Диониса — это совсем не то, от чего можно с легкостью отмахнуться, и все же горе и одиночество, тяжким камнем лежавшие на сердце у Ариадны, немного развеялись. Он не отвернулся от нее. Ему не все равно.

Эта мысль настолько успокоила ее, что щит, которым она отгородила себя от впечатлений извне, стал тоньше — и в зареве факелов на помосте ей стали видны «бог» и «богиня»: напряженные позы, повернутые головы... Ссорятся. Теперь-то из-за чего? — подивилась она. Это было ей внове. Все, что с рождения Астериона видела и слышала во дворце Ариадна, говорило о том, что отец примирился с действиями Пасифаи и даже начал видеть в них выгоду. Он ведь сделал все, что в его власти, чтобы поддержать ее, когда она объявила Астериона Богом-Быком во плоти.

Ариадна расстроилась. Выносить ссору на ритуал в честь Матери очень опасно. Девушка всегда знала, что между отцом и Пасифаей существует рознь, но они никогда не позволяли себе привносить ее в дела государства или в обряды великих празднеств. В политике Пасифая всегда была незаменимой советчицей и незыблемой опорой мужу; в обрядах, посвященных Змеиной Богине либо Матери, Минос выступал преданным сторонником своей супруги-жрицы.

Наконец краешек полной луны выполз из-за горизонта и посеребрил площадку. Ариадна поднялась, чтобы танцевать Пробуждение. Она отдавала себя, свою любовь, свой крохотный бутончик надежды — и понимала по обнимающему ее теплу, что ее дары приняты. И тем не менее ей казалось, будто саван окутал ее и других танцоров. Мать пробуждалась — но без радости.