Однажды – очень давно – она странствовала по владениям Худа. На языке Элайнтов этот садок, ни новый, ни Старший, звался Фестел’рютан, Пласты Мертвых. Она получила доказательства верности такого названия, когда проходила извитым ущельем, грубые стены которого открывали взору бесчисленные слои, свидетельствующие о вымирании видов. Каждый существовавший вид оказывался пойманным в Фестел’рютане в виде осадков, но не таких, которые обнаруживаются в геологических породах любого мира. Нет, в Королевстве Худа искры душ сохраняются – и она стала свидетельницей их «жизни», забытой и спрессованной, недвижной. Сами камни там (язык смерти пестрит забавными оксюморонами) живые.

Среди развороченной земли вокруг умершего Азата Летераса многие из давно вымерших существ выползали через врата, тайно, как и подобает паразитам. Да, это не настоящие врата, а… разрывы, трещины… будто некий ужасный демон продирался через ткань садков, калеча их когтями длиной в двуручный меч. Тут прошли битвы, пролилась кровь властителей, тут прозвучали неисполненные клятвы. Она все еще может ощутить смерть тартенальских богов, почти что слышит крики их ярости и неверия. Пал один, потом другой, и третий… пока все не погибли, оказавшись в Фестел’рютане. Ей не было их жалко. Слишком просто быть надменным, слишком глупо, прибыв в мир, считать, будто никто не может бросить вызов древней силе.

Она уже усвоила много истин о несокрушимом движении времени. Грубое становится утонченным, но утонченная сила становится еще гибельнее. Всё усложняется – если случай помогает, а не мешает; всё запутывается; но в один прекрасный миг порог оказывается пройден, и всё слишком сложное разваливается. Нет ничего постоянного. Иные формы поднимаются и падают с ошеломительной быстротой, а другие существуют необыкновенно долго, будто впав в спячку.

Итак, она полагала, что поняла почти все. Но не знала, что же сделать со всем этим знанием. Она стояла посреди заросшего, заваленного мусором двора, холодные нечеловеческие глаза следили за уродливым существом, скорчившимся подле самого большого могильника; она могла пронизать взором царящий внутри него хаос, видела, как хаос ускоряет распад его матрицы – плоти, костей и крови. Ее лучами достигала боль, исторгавшаяся из горбатой спины. Она продолжала наблюдение.

Он ощутил ее присутствие, и страх пронесся по его рассудку. Присутствие Скованного Бога усиливалось. Она не знала, опасно ли это. Одновременно вокруг островка его души вздымались и опадали волны амбиций.

Она кашлянула, решив, что этот будет ей полезен.

– Я Ханнан Мосаг, – произнес ведун, не оборачиваясь. – А ты… ты Солтейкен. Самая жестокая из Сестер, проклятая в пантеоне Эдур. Твое сердце – измена. Приветствую тебя, Сакуль Анкаду.

Она подошла поближе. – Измена исходит от той, что похоронена, о Ханнан Мосаг. Сестры и Дочери, которой вы некогда поклонялись. Интересно, насколько сильно это сформировало жизнь Эдур? Все эти измены, преследующие ваш народ… Ах, я вижу, ты вздрогнул. Что ж, никто из нас не должен удивляться.

– Ты хочешь освободить ее.

– Мне всегда лучше работалось с Шелтатой Лор, нежели с Менандорой… но может быть? сегодня не тот случай? Похороненные имеют свои… одержимости.

Тисте Эдур хмыкнул: – Разве мы не такие же?

– Давно ли ты знаешь, что ваша обожаемая защитница лежит здесь?