– Я не мечу икру.

– Ты знаешь, о чем я, Теол Беддикт.

– Увы, бедность проникла в меня много глубже кожи. Я потерял всякий стимул быть продуктивным, во всех смыслах слова. Разве это тот мир, в котором я способен хотя бы помыслить о рождении ребенка?

– Теол Беддикт, ты не можешь родить ребенка. Ты мужчина. О рождении позабочусь я.

– Тогда скажу так: вылезай из своего супа, обсушись, покажи, какова ты вся – и кто знает? Небываемое бывает.

Она скривилась и протянула некий предмет: – Вот твой жирный корень. Давай фиал и проваливай.

– Я буду ждать следующей встречи…

– Теол Беддикт, ты знаешь, для чего именно используют жирный корень?

Ее глаза подозрительно сузились; Теол понял, что если бы женщина действительно высохла, то оказалась бы вполне симпатичной. Для рептилии. – Нет. А зачем?

– Тебя заставляют его принимать необычайным образом?

Он покачал головой.

– Уверен? Никакого необыкновенного чая, пахнущего желтым?

– Пахнущего желтым? Что бы это значило?

– Если бы ты унюхал, то понял бы. Хорошо. Иди, а то я сморщиваюсь.

Он торопливо покинул Полсекиры. Перебежал к входу в «Бездонные Горшки» Грула. Вероятно, такое название должно было подчеркнуть высокое качество или что-то еще – горшки сами по себе имели прочные днища, они предназначались для алхимических опытов, в которых очень важно точное знание скорости истечения.

Он вошел в загроможденную, сырую лавку.

– Теол Беддикт, вечно ты морщишься, когда заходишь.

– Доброе утро, Достойный Грул.

– Серый. Да, вот тот.

– Красивый на вид горшок…