Глава 3

В постели он не мужчина. О да, мужские части функционируют нормально… но во всех иных отношениях этот Император Тысячи Смертей ведет себя как мальчик. Низаль считала, что хуже всего было произошедшее после, когда он погрузился в полусон или что-то худшее, задергал ногами, исходя тысячами слов – литанией жалоб, прерываемых беспомощными, царапающими ароматизированный воздух спальных покоев всхлипами. Она соскочила с ложа, завернувшись в платье и встав около нарисованного на стене окна, в пяти шагах – а он свалился на пол, словно паралитик, и пополз на руках (неизменный меч не отрывался от правой ладони) через комнату, в угол, где свернулся клубком на всю оставшуюся ночь, запершись в вечном кошмаре.

Тысяча смертей, проживаемых ночь за ночью. Тысяча.

Ну, это преувеличение, конечно. Едва больше сотни.

Муки императора Рулада не были плодом больного воображения, не были результатом изобилия дневных забот. Его тревожили истины прошлого. Ей удавалось разобрать что-то из его бормотания, но и без этого было понятно, что наполняет его кошмары. Она сама бывала свидетельницей. В тронном зале она наблюдала несмерть Рулада, простертого в жиже загустевшей крови. На троне сидел труп, а уничтоживший Рулада человек лежал у помоста, отравленный ядом.

Жалкие попытки Ханнана Мосага взобраться на престол пресек демон, явившийся за телом Брюса Беддикта; это его равнодушный меч прикончил Рулада, когда выходец покидал тронный зал.

Вопль пробудившегося императора превратил ее сердце в кусок льда. Крик был столь первобытно дик, что Первая Наложница ощутила, как подобный же вопль горит в ее собственном горле.

Но сильнее тысячи кровавых лезвий пронзало императора понимание, приходящее вскоре после пробуждения.

Умирать, чтобы возвращаться – значит никогда не находить избавления. Никогда… ни от чего.

Раны сомкнулись… он встал на четвереньки, не отпуская проклятого меча – или это меч не отпускал его? Рыдая, задыхаясь, он пополз к трону, снова рухнув у подножия.

Низаль вышла из-за ширмы. Рассудок онемел – самоубийство короля, ее возлюбленного – и Нифадаса, евнуха – потрясение за потрясением, смерти, столпившиеся в жутком зале, падающие словно могильные плиты на залитом потоком кладбище…

Практичный канцлер Трайбан Гнол уже склонился перед новым императором, предлагая свою службу с пронырливостью заползающего в новую нору угря. Первая Наложница нигде не видела Турадала Бризеда.

Облаченный в омытые кровью золотые монеты Рулад извернулся на ступенях, оскалил зубы на Ханнана Мосага.

– Не твоё, – захрипел он.

– Рулад…

– Император! А ты, Ханнан Мосаг, мой Цеда. Короля – Ведуна больше нет. Да, мой Цеда.

– Ваша жена…

– Мертва. Да. – Рулад подтянулся по ступеням и застыл, созерцая умершего летерийского короля Эзгару Дисканара. Он протянул свободную руку, схватил труп за парчовую мантию и стащил с трона, отчего тот упал набок, стукнув головой по плитам пола. Рулада сотрясла дрожь. Он воссел на престол и огляделся. Взор сосредоточился на Мосаге. – Цеда, – сказал Император, – в нашем зале ты будешь подползать к нам на брюхе, как сегодня.

Из тени в дальнем конце зала послышалось вялое хихиканье.

Рулад вздрогнул. – Можешь оставить нас, Цеда. И забери эту каргу Джаналь и ее сынка.