Охранник сказал, чтоб он шёл к Левитской, если та появится. Девяткин, кивнув, удалился к себе, вынул купленную в баре водку и у окна стал пить. В тумане внизу ползли машины. Ждал у обочины «Форд», брошенный им вчера… но, может, день назад или век, он не ручался. Добирался он на такси и в пробке, но не замечая времени. Да оно и сейчас отсутствовало, как отсутствовала и боль. Он знал причину. Тоня в нём породила радость. Он знал, что есть кто-то, кто ему верен. Ведь и за деньги верности не найти, так как на любые деньги есть деньги большие. Но он чувствовал: Тоня верна ему не за деньги. Он Тоне нравился. Он тоже выделял её. В ней были чуткость, и деликатность, и стойкость. Он был уверен, что, расскажи ей, Тоня бы поняла… Конечно, он не расскажет, ибо нет смысла, — но в трагическом одиночестве между Сциллой убийств и Харибдой зоны у него есть теперь, с кем просто. Он даже, кажется, Тоню чуть и любил — как последний подарок жизни.

Оборвав связи с миром, он ощутил покой.

Он выбыл из мира не только внешне, но и внутренне.

Он не старался в мире остаться. Не цеплялся за мир, который его отторгал.

И сила, утекавшая из него прежде по тысячам, миллионам каналов, больше не текла. Она в нём скапливалась и, не имея выхода в мир, вырвалась в хаос.

Он стал катализатором хаоса.

За окном сорвались с силовых жил съёмники троллейбуса, реклама известной фирмы вспыхнула, дама на тротуаре рухнула, и из сумки раскатились яблоки, «Форд» Девяткина и другие машины провалились вместе с асфальтом. В окно вдруг врезался голубь, оставив след, на башню вдали стал падать вертолёт, чего, впрочем, не было видно из-за тумана, но пол тряхнуло. Он выпрямился, упёршись в стену, чувствуя, что покой исчез, и вновь он мучается. Выпил водки и опять сел, упёр лоб в нижнюю часть ладоней. Вспомнил, что Кастальская говорила о его мощи. И понял, что опять пережил состояние, как тогда с Мариной, когда он положил ей на ноги руку, после чего она двинулась навстречу смерти… Он не верил, что стал причиной всего этого: троллейбус врезался в магазин, реклама сгорела, дама лежала среди яблок, у провала с машинами собралась толпа, вертолёт упал. Если бы он и поверил, что в нём такие силы, все равно бы не понял, к чему этот дар. Ему он был не менее опасен, чем другим: ведь если всё рушится, — то и он. Голубь, не будь стекла, мог ударить ему в глаз, толчок вертолета и его качнул, а, сиди он в «Форде», карабкался бы сейчас из ямы. Зачем он хочет одного, а дар толкает к другому?

— Чушь! — крикнул он, чтобы избавиться от этой мысли.

Всё — совпадение. Всё — лишь длящийся отвратительный сон.

Он ждал обеденного часа. Услышав звук хлопающих дверей и взволнованные реплики, понял, что, собственно, час настал. Столкнувшись с Левитской, он поздоровался, не задерживаясь. Сытин, увидев его, отложил бумаги и вышел вместе с ним. Оба глянули на толпу у ямы и мимо пожарных повернули к бару. Сытин курил, шёл медленно, и Девяткин чувствовал с ним родство — в отличие от остальных, Сытин не собирался обсуждать сегодняшние происшествия. Бар был закрыт, так как провал нарушил коммуникации. Другой бар работал, хотя Девяткин отметил, что напор воды в умывальнике слаб. Они сели и заказали выпить.

— С работой кончено, — бросил Девяткин.

Сытин кивнул.

— Представь… — Девяткин хотел сказать, что, вероятно, им вызваны сегодняшние случаи, но вместо этого произнес: — Туман… Может, в нём народился какой-нибудь новый мир? А туман его от нас прячет? Как это бывает? Главное ведь — среда. Солнце — одно, туман — другое… — Он почесал зудевшую руку. — Меня ночь продержали в милиции … Вообще… Прёт и прёт… Ты почему это не женат? — вдруг спросил он.

— Судьба, — сказал Сытин. — Была жена. Как-то коротко, около двух недель… Хотя ничто не предвещало. Верилось, что навечно. Но резкость, в ответ другая… Непонимание… Как же я маялся! Сейчас вижу, что хорошо. Всё к лучшему. Меня рок берег. Можно жить без брака. Женятся из-за глупости: кровь кипит. Ещё, впрочем, женятся, чтоб детей иметь, чтоб они — дети — в старости помогли. Мне сорок. А это возраст, когда, если ты не безмозглый, то секс и дети — уже не смысл жизни. Дети от смерти ведь не спасут. Отчего спасут дети? Ни от чего. Умираешь один, будь с тобой сто детей, двое либо ни одного… Заболтался. У тебя что, семейный кризис?

— Знаешь, — сказал Девяткин, — пословицу: не ищут того, что не теряли. Нету предмета — нету проблем. Кризис мой личный. И кризис страшный. Я допускаю, что он такой же, как у тебя, когда ты болел… Типа to be — or not to be. Думал, ещё ехать и ехать… И вдруг приехал. Стоп. Всё. Некуда.

— Ты не прав. Всегда, в общем, есть куда. — Сытин блеснул очками и раздавил окурок в пепельнице. — И мёртвый в гробу движется, в виде праха участвуя в диалектике. Есть закон больших чисел. Если признать его, — а не признать его нельзя, — масса праха умерших в конце концов изменит субстрат, который есть база жизни; значит, изменится и сама жизнь. Кроме того, внешнее ничего с тобой не сделает, если внутри — самость.