Глусский рванул к Девяткину.

— Сдерживайся с ребёнком!

— С моим! — бросил Девяткин.

— Уверен?

Девяткин, толкнув его, наставил палец на тестя:

— Ты! Где был утром, когда Лена пьяная приплелась от этого… жениха? Ясно, что ты хотел! А если Лену выберет Билли Гейтс, то Глусского в шею? Он тогда станет нуль? К чёрту! Давитесь баксами! Чёрт с вами! Я… — Он умолк, глядя на Глусского и на Катю. — Вот оно дело в чём… Вы… однако… Я поздравляю!

— Стой! — вскочила Дашка. — Вы не в своём уме. Вам что нужно? Психику ребенку сорвать? Зачем ей тогда богатства? Да ей плевать, кто беден, а кто богат! — Она склонилась к девочке. — Ну, иди ко мне… Петя!

— К чёрту! — бросил Девяткин и зашагал прочь. — Да! — задержался он. — Приглашаю! В субботу наш юбилей! — Он толкнул собравшихся бодигардов.

Швейцар не успел подняться, и он сам отвалил тяжёлую створку. Нырнув в «Форд», Девяткин включил мотор и заметил бегущую к нему дочь. Заблокировав дверь, он уронил лоб на руль и, закрыв глаза, слушал стук в стекло. Не выдержав, впустил её, и она кинулась ему на шею.

— Не уходи! — плакала она. — Я люблю тебя!

— И я тоже… Едем!

— Пап! К маме быстро! — дочь забралась назад.

На ходу, когда он уже решительно крутанул руль, влетела в салон и Дашка. Он дал форсаж, машина взрыла грязные колеи на клумбе. Ему видно было в зеркале, что дочь улыбалась сквозь усталость и слёзы. Двое постовых еле успели поднять шлагбаум на выезде из заповедной зоны. Лишь на дороге, выяснив, что дочь спит непристёгнутой, он сбавил скорость, бросив:

— Я им не дамся.

Дашка, обхватив себя руками, бледными и в цвет платья, сказала:

— Я не хотела, чтоб ты остался. Я отговаривала. Ты сам пошёл к ним… в общем, без нужды. Что из того, что теперь ты знаешь? Десять лет не знал — жил ведь? Теперь ты узнал — чтоб жить с этим знанием? Самому решать трудно, Гордеев прав, легче принять последствия… В Жуковке сбрось меня.

— К Лене хочешь?

— Зачем? Пусть спит… А спит, потому что боится. Никто не хотел бы оказаться на её месте. Я бы не хотела… Глусский нас и привёз под утро: её домой, а меня к Гордеевым. Так что действует туман, действует. Есть теория географическо-климатической детерминации… Впрочем, к черту философию. Жизнь, она сложней… Тем не менее философия направляет жизнь.

— Да… — произнёс Девяткин, вытащил из кармана сигару и продолжал рулить, держа её в пальцах. — Владу зачем?

— А просто, — Дашка смотрела за лобовое стекло. — Старик уже совсем стар. Он выглядит в норме лишь благодаря деньгам. Ему капитал напрягом дался, завистью и тревогой, ложью, предательством и тэдэ. Может быть, даже убийством. Что происходит, если он умирает? Лене и Владу — по половине. Розовый дом — Кате, Фёдор Иванович это часто назойливо декларирует. Лене — семьдесят миллионов. Может быть, чуть больше. Может быть, чуть меньше. А это много. Лена не бизнесмен. Если есть что-то, враждебное бизнесу, — это Лена, ты знаешь. Стоило Глусскому убедить старика, что он отец его внучки и вероятный муж дочери, Влад понял: сестринский капитал уходит… Соперничество. Дельцы завидуют чёрной завистью не вообще, но ближнему. Биллу Гейтсу Влад не завидует. Ни один школьный друг другого не вынесет, если тот богаче. В глаза скажет, что мол, ему денег хватает, наедине же будет мучиться, как превзойти дружка… Влад против, чтобы богатый Глусский стал ещё богаче. И столь простым способом, как брак. Причём брак с сестрой Влада. Чтоб кровные их, Гордеевых, деньги ушли вдруг Глусскому! Влад решил разыграть твою карту. Прости, он думает, что ты ему не противник. Ты, Петя, маленький клерк из банка. Ты, как и Лена, беспомощен в бизнесе. Сохранив ваш брак, Влад имеет возможность позаимствовать ваши средства и, так как он супермастер фондовых игр, может рискнуть чужими деньгами и сорвать куш. Если же проиграет, то за чужой счёт… Закуришь?