Вы как раз пришли ко мне в период моих тяжелых внутренних переживаний и сомнений. Когда из ученика, я чувствовала, пришло время стать художником, когда он должен знать, что ему делать и как делать. Вы меня поддержали, Вы помогли мне найти себя как художника. Вы на многое прекрасное открыли мне глаза, Вы, надо признаться, просто сделали из меня художника. И как это было сделано! Деликатно, без всякого давления и с энтузиазмом ко всему прекрасному.
Это время для меня было самое счастливое в жизни, и еще раз оно повторилось, когда я с Вами и Анной Карловной жила в Риме.
В эти дни меня сильно потянуло выразить Вам и Анне Карловне мою любовь и признательность за все, что Вы оба для меня сделали в жизни, хотя я уверена, что и без этого письма в глубине души Вы оба знаете, как я Вас люблю и ценю…»
Это мое письмо к Александру Николаевичу Бенуа было последним, кроме одной краткой и спешной просьбы прислать мне красок.
В 1926 году я поехала в Париж. Я не была за границей с 1914 года. Не знала, что делается в области европейских искусств. Мне очень хотелось ознакомиться с их новыми течениями, особенно с развитием за последние годы художественной гравюры.
Кроме того, я решила устроить в Париже свою выставку гравюр и акварелей (как оказалось потом, довольно наивное желание). Везла около двухсот пятидесяти оттисков своих гравюр и 16 акварелей.
При отъезде за границу у меня вышло большое осложнение. Французская виза, которую я просила прислать в Берлин в советское или французское консульство, была отправлена в Москву. Телеграфное сообщение об этом я получила в день отъезда, когда билет уже был взят и отменить отъезд было затруднительно. После долгих обсуждений мы с мужем решили, что я не должна откладывать отъезд, а он должен поехать в Москву с моей доверенностью, получить визу и мне ее переслать в Берлин.
24 апреля приехала в Берлин и стала ждать, когда разъяснится мое недоразумение с французской визой. Пришлось пожить в Берлине больше, чем я рассчитывала.
Этот город я никогда не любила и не восхищалась его парадными, великолепными зданиями. Он мне всегда напоминал разбогатевшего мещанина и вызывал уныние и скуку.
На следующий день по приезде я прочла в газете об открывшейся выставке Добужинского. Тотчас отправилась на нее.
Помещение выставки было комфортабельно и красиво. Выставка производила превосходное впечатление, так как на ней было много отличных вещей. Но посетителей было мало. Я побывала у Добужинского. Он материально очень нуждался, да просто бедствовал… Когда я пошла на другие выставки, то увидела, что там та же картина — полное безлюдье, а кафе, кабаре, кино были переполнены народом.
Ездила несколько раз во Фридрихсмузеум, в Купферштих-кабинет[100] посмотреть немецких современных граверов. Приведу из моей записной книжки краткие замечания о виденных мной гравюрах во Фридрихском музее.
Вальтер Клемм — цветные деревянные гравюры, похожие на мои.
Эмиль Нольде — офорты и линолеум. Грубо, пятнисто, но часто красиво.
Эрнст Барлах — гравюры в черном. Много мелких штрихов, но без обобщения.
Карл Шмидт-Роттлуф — чрезвычайно грубые, прямые штрихи по линейке.
Эмиль Орлик (Emil Orlik) — офортные портреты.
Гравюры — подражание японцам. Много гравюр, похожих на мои или Валлотона.
Кэте Кольвиц (Käthe Kollwitz) — оригинально, грубо.
Темы — мать, младенец, материнство. Прославленная художница.