– Какая ты у меня вульгарная! – изумился я. – Знаешь, какие великолепные виды оттуда! На токарный цех, на литейный. Город видно. Кожно-венерологичечкий диспансер!
– Сам ты вульгарный, – мило улыбнулась Тонечка Воробьева. – Ладно, обсудим, пойду…
– Про месячные не забудь!
– Дурачок…
* * *
Поздним вечером того же дня, когда весь персонал сгинул, я забрался на крышу. Жар летнего дня ушел, но нагретый за день рубероид густо вонял гудроном и лип к тапочкам. Я осматривал антенну, прикидывал, как буду ее переделывать. Вопреки всем правилам, антенна крепилась к мачте, которая раньше, еще до самой антенны, служила громоотводом. Громоотвод возвышался на бетонной коробке, с выходной дверью, довольно высоко над крышей. Я находился на этой самой коробке и придумывал, как снять антенну с такой высоты. Поверхность крыши была метрах в трех подо мной.
– Жень! Женя! Ты тут? Женя!
Тонечка Воробьева стояла подо мной и смешно крутила кудрявой головкой в разные стороны.
– Побереги-и-сь! – гаркнул я сверху, сложив рупором ладони.
Тонечка Воробьева дернулась, не эстетично отпрыгнула в сторону, упала на одно колено. Туфля с одной ноги соскочила, отлетела прочь и гораздо дальше своего каблука.
«Блядь, – проскочила мысль, – опять пришурупливать придется!»
– Еб твою мать! – провизжала незнакомыми нотками милая Тонечка Воробьева. – Я же обоссалась вся!
Мгновенно поняв, что переборщил, я лихорадочно искал спасительные слова!
– Тонечка, милая, это ты что ли? Я же не знал…
Минут через десять мы стояли у ограждения, довольно высокого – примерно с метр, сваренного из арматурных прутков. Тонечка Воробьева восхищалась открывшимися видами и по-детски показывала пальчиком с обломанным ноготком то в одну сторону, то в другую…
– А вон, смотри, там вон дырка в заборе, через, которую мы на работу лазаем… А вон Муська наша… кис-кис-кис!
Муська, непонятного от многолетней грязи цвета, тощая заводская кошка, несинхронно шевелила ушами, пыталась определить, откуда ее зовут.
– А вон Мишка, – почувствовав наступающую хрипоту, вытолкнул я из себя, – какую-то пришлую сучку херачит! Тащатся оба, наверное…
* * *
Тонечка Воробьева упиралась в плохо сваренные скрипящие ритмичной музыкой прутки арматурного ограждения. Когда она поворачивала голову с волнующимися пружинками кудряшек, маленький полуоткрытый ротик, со смазанной губной помадой, алел на белом, в вечернем сумраке, лице. Упрямо сжатые губки придавали этому лицу сосредоточенность и строгость.