– Но разве я не права? Я фотографирую то, что дорого моему сердцу, то, что мне хочется унести с собой навсегда, и мне важно, чтобы оно выглядело наилучшим образом. Чтобы и через долгое время, просмотрев свои снимки, я увидела все именно таким, каким оно было тогда. Кстати, – одернула она его, – ты еще не видел всего, что я сотворила здесь, пока ты разъезжал по заграницам!

– Что? – откликнулся заинтригованный Шахар.

И Галь, наградив его шаловливым поцелуем, шустро отодвинула нижний ящик этажерки и достала оттуда два громадных альбома, на обложках которых ярко золотистого цвета багровела надпись на английском: "воспоминания о моих наилучших днях". Один отводился всей шестерке друзей, другой – исключительно ее снимкам с Шахаром. Оба этих альбома являлись детищами ее кропотливой оформительской работы, которой она занималась во время каникул с любовью и полной отдачей. В них она собрала все самые удачные снимки, какие у нее были, начиная с их седьмого класса, рассовала по карманам в хронологическом порядке, и не просто датировала, но и описала где и при каких обстоятельствах они были сделаны.

Из боковых бумажных карманов на внутренней стороне обложки Галь сотворила настоящую сокровищницу мемуаров, положив туда конверты с любовными письмами Шахара, поздравительные открытки друзей к ее дням рождения и их очаровательные записки по разным поводам. Всевозможные блестящие наклейки, пестрые закладки, разноцветные бумажные вырезки в виде бабочек, забавных зверюшек, цветов и природных мест, прикрепленные к листам, дополняли картину.

Перед восхищенным Шахаром поплыли памятные ему фотографии с их веселых прогулок, поездок, вечеринок. Вот Галь в обнимку с Лиат и Шели возле длинного, ломящегося от закусок стола, на вечеринке в честь окончания прошлого учебного года. Вот все три девчонки и он с Хеном вповалку на засыпанной песком широкой подстилке на берегу моря – этот кадр, как он помнил, снимал Одед. Вот фотографии с празднований их именин, в которых принимали участие и другие их одноклассники; со школьных походов на фоне сказочной природы, пустых автобусов и палаточных городков – с них глядели загорелые, потные, но бесконечно довольные лица ребят с рюкзаками на спинах; со дня развлечения в аквапарке, среди которых выделялся снимок Галь, слетающей в бассейн по водному аттракциону – почти отвесной высоченной горке. А вот и они вдвоем – на природе, дома и на школьных мероприятиях – ну, просто пара голубков! На каждой их совместной фотографии рука Шахара была закинута на плечо его очаровательной спутницы, а в улыбавшихся глазах сияла гордость.

Все снимки были крупными и отличались яркостью, четкостью, великолепно запечатленными фигурами, без всякой светотени и других изъянов. Открытые лица, выразительные позы и задорные гримасы, хлещущая через пленку жизнерадостность товарищей сменяли друг друга калейдоскопом.

– Супер, солнышко мое, ты молодчина! – восклицал Шахар, с упоением переворачивая лист за листом. – Ты – настоящая художница! Ты у меня мой собственный, личный талантик! И я этим горжусь! Не то, что я… в моих альбомах за все годы столько всего накопилось, что уже не разберешь.

– Вот и учись у меня, – довольно проворчала Галь, ластясь к нему.

Шахар обнял девушку и крепко поцеловал в губы, назвав при этом своей красавицей, умницей и умелицей. Та обвила руками его шею и так и застыла, изнемогая от любви.

Вдруг послышался звон ключей во входной двери, но, поскольку Галь предусмотрительно заперла ее изнури, то сразу вслед за глухим бренчанием последовал нетерпеливый звонок. Этот звонок мгновенно вывел влюбленных из истомы.

– Это мама! – шепнула Галь. – Одевайся! – и она стала в спешке натягивать домашнюю одежду и застилать постель, после чего кинулась открывать. В то же время Шахар схватил использованные презервативы с запятнанной туалетной бумагой и засунул их в свой ранец.

Несмотря на то, что их связь была долгой и открытой, перед хозяйкой дома Галь и Шахар всегда соблюдали приличия.

– Привет, Галь, ты одна? – раздался голос из гостиной вслед за звуком захлопнувшейся двери и короткого поцелуя.

– Привет, мама. Нет, не одна, у нас Шахар, – ответила дочь.

Шахар вышел поприветствовать хозяйку. Это была высокая женщина лет за сорок, с приятным, но безвременно увядшим, осунувшимся лицом, выражавшим глубокую усталость. Короткие крашенные волосы ее слиплись от пота. В одной руке она держала рабочую сумку, а в другой везла огромную тележку с продуктами.

– Здравствуй, Шимрит! – произнес Шахар, сделав движение навстречу хозяйке дома, чтоб взять из ее рук тележку.

– Не трудись, Шахар, – отдуваясь, сказала мать Галь. – Мне уже ничего не стоит дотащить ее до кухни. Сперва думала поручить покупки Галь, затем решила, что и сама справлюсь.

– И зря, – заявила девушка, почувствовавшая себя неловко перед матерью, в несчетный раз опередившей ее своей заботливостью.

С одной стороны, она всегда была готова помогать матери, и даже любила хлопотать по дому. С другой, сейчас она втайне обрадовалась, что ей не пришлось идти в магазин, ибо тогда они с Шахаром не смогли бы в полной мере побыть вдвоем. Как же часто эгоистические соображения ее брали вверх!

– Ну, продолжайте отдыхать! – с этими словами Шимрит направилась в кухню.