В сумраке палубы я заметил еще несколько узников. Их было около дюжины или чуть больше. Все в «бильбосах». Сказать что-либо об их состоянии я не мог. До моих ушей долетали лишь стоны и неразборчивые бормотания. В другом конце палубы кучей были свалены одежда и обувь узников, шляпы, кожаные пояса, заплечные мешки и сундуки. Среди этой груды я ухитрился разглядеть свой плащ, грязный, со следами крови. Это помогло мне вспомнить, что на галеон я попал после сражения во дворе личной тюрьмы губернатора Торреса.

Помнишь, я говорил, что нижние палубы кораблей обладают особым запахом? Точнее, зловонием. На этой палубе в нос ударяло не только зловоние. К нему примешивался запах отчаяния и страха.

– Жрите, и поживей, – произнес чей-то голос.

Возле моих босых ног с глухим стуком поставили деревянную миску. Я видел лишь черные кожаные сапоги караульного. Вскоре он отошел к прямоугольнику люка, сквозь который сюда ненадолго хлынуло солнце. Потом лестница заскрипела под стуком подков. Люк закрылся. Солнце исчезло.

Внутри миски я увидел галету и овсяную похлебку, похожую на грязное пятно. Неподалеку от меня сидел чернокожий узник. Как и я, он с сомнением поглядывал на принесенную еду.

– Голоден? – спросил я его.

Он не ответил. К своей миске он тоже не потянулся. Вместо этого чернокожий нагнулся к кандалам и стал что-то делать с ними, будто надеялся снять. Он с головой ушел в это занятие.

Вначале оно показалось мне полной бессмыслицей. Пальцы чернокожего постоянно двигались между кожей ног и железом кандалов. Почувствовав мой взгляд, он поднял голову. Чернокожий по-прежнему молчал, однако в его глазах я уловил отблеск тяжелого, болезненного опыта. Затем его руки оказались возле рта. Он стал похож на кота, облизывающего лапы. Я не понимал смысла всех его действий, пока обслюнявленная рука не погрузилась в похлебку. Слюна соединилась с овсяной жижей, и этой смесью узник стал смазывать ногу там, где ее сковывал железный обруч.

С этого момента действия чернокожего перестали казаться мне бессмысленными. Я мог лишь с надеждой и восхищением следить за продолжением его усилий. Его нога покрывалась смазкой, пока не сделалась достаточно скользкой для того, чтобы…

Попытаться выдернуть ногу из «бильбоса». Чернокожий посмотрел на меня. Я хотел его подбодрить, но вдруг понял: лучшее ободрение – полное молчание. Он сморщился и потянул обруч.

Этот человек потрясающе умел владеть собой, иначе сейчас он бы вопил от боли. Но он осуществил задуманное. Нога, высвобожденная из железного обруча, была покрыта жутковатой смесью крови, слюны и овсяной жижи. Ни ему, ни мне все равно не хотелось есть.

Нам показалось, что скрипнул люк. Мы оба повернулись в ту сторону, ожидая, что сейчас опять появится караульный. Пронесло… Чернокожий принялся освобождать вторую ногу и вскоре достиг желаемого. Теперь он распластался на полу, внимательно прислушиваясь к шагам над головой. Пару раз он втягивал голову в плечи и замирал, думая, что идут к нам. Нет, об узниках, казалось, забыли.

А вдруг он сейчас уйдет и бросит меня здесь? Эта мысль меня всерьез испугала. Мы ведь с ним даже не были знакомы. С какой стати он должен мне помогать? Сейчас ему дорога каждая секунда.

Наверное, схожие вопросы пронеслись и в его голове. Затем он поднялся на освобожденные ноги, ненадолго скрылся в сумраке палубы и вернулся с ключами.

Отмыкая замки моих кандалов, чернокожий сказал, что его зовут Адевале. Я шепотом поблагодарил его и, растирая затекшие лодыжки, спросил:

– Дружище, а что ты собираешься делать дальше?

– Украсть корабль, – простодушно ответил он.

Замысел мне понравился, но, чтобы заняться его осуществлением, вначале требовалось одеться. Я быстро вытащил из груды чужого тряпья свой плащ и клинок, добавив к ним кожаные ручные доспехи и кожаную куртку.

Тем временем мой новый друг Адевале отмыкал кандалы других узников. На гвозде висела вторая пара ключей. Схватив ее, я стал ему помогать.

– Как говорят, долг платежом красен, – сказал я первому узнику, склоняясь над его кандалами. – Ты поплывешь со мной.