– Ах ты, мразь! – послышалось сзади.
Обернувшись, я увидел второго матроса. Его лицо было багровым от злости. Я развел руками, показывая, что не ищу лишних проблем.
Матрос был иного мнения. Раньше, чем я успел опомниться, его правый кулак соприкоснулся с моим лицом. Боль окрасила окружающий мир в густой малиново-красный цвет. Сквозь ее завесу виднелось еще двое спешащих ко мне матросов. Я обернулся к ним. Первого нанесенного мне удара хватило, чтобы за несколько драгоценных секунд снова пробудить во мне Эдварда Кенуэя. Потому что, где бы ты ни находился, в Бристоле или Гаване, как бы ни называлось питейное заведение, потасовки в таких местах всегда одинаковы. Говорят, совершенство достигается постоянными упражнениями. Я бы не рискнул утверждать, что достиг совершенства, но бойцовские навыки, приобретенные за годы моей непутевой юности, не прошли даром. Вскоре все трое матросов стонали на полу, разметав руки и ноги. Вокруг них валялись обломки мебели, годные лишь на дрова.
Я отирал пот и отряхивался, когда послышался крик:
– Солдаты!
Через мгновение меня в таверне уже не было – я несся по улицам Гаваны, пытаясь избежать встречи с мушкетами этих краснорожих молодцов и одновременно не заблудиться.
Я справился с обеими задачами. Выждав время, я вернулся в таверну и узнал две печальные новости. Солдаты не только забрали весь сахар Боннета, но вместе с ним и сумку настоящего Дункана Уолпола. Сумку, служившую моим пропуском к Торресу. Вот черт!
Без сахара своего попутчика я еще мог обойтись. Но никак не без сумки.
25
Гавана – одно из мест, где можно слоняться без дела, не привлекая к себе особого внимания. Но это в обычный день. А в день, когда казнят пиратов, все слоняющиеся непременно должны были оказаться на площади, где происходила казнь, – их присутствие там всячески поощрялось.
Мирный договор между Англией и Испанией не сделал отношения этих государств дружескими, но кое в чем взгляды обеих стран полностью совпадали. Во-первых, и Англия, и Испания ненавидели пиратов. Во-вторых, и англичанам, и испанцам нравилось смотреть, как пиратов казнят.
В тот день на эшафоте стояло трое флибустьеров со связанными руками. Они смотрели огромными от страха глазами на петли, что болтались перед ними.
Неподалеку стоял испанец по прозвищу Эль Тибурон[2] – крупный бородатый человек с мертвыми глазами. Никто не слышал от него ни слова, поскольку он был немым.
Я перевел взгляд с него на приговоренных и вдруг понял, что не могу на них смотреть. «Если бы не милость Божья, и я оказался бы среди них», – пронеслось в моей голове.
Мы с Боннетом пришли сюда не из желания поглазеть на казнь. Мы стояли, прислонившись спиной к выщербленной ветрами стене, и лишь изображали зевак, лениво поглядывающих на окружающий мир и ожидающих начала печального действа. Какое нам дело до болтовни кучки испанских солдат, что стояли в нескольких шагах? Мало ли о чем те говорят?
– У тебя еще не пропало желание взглянуть на груз, что мы забрали вчера вечером? Несколько ящиков английского сахара.
– Ага, отнятого у какого-то купчишки с Барбадоса.
– Дункан, – шепнул мне Боннет, – они говорят о моем сахаре.
Я повернулся к нему и кивнул, благодаря за перевод.
Солдаты продолжили обсуждать вчерашнюю потасовку в таверне. А тем временем испанский офицер, стоя перед эшафотом, перечислял преступления троих осужденных.