Сейчас не испытывал сильного желания выпить. Я раздумывал об этом, пока мы шли по улицам Гаваны, проталкиваясь сквозь толпу горожан. Люди куда-то спешили, равнодушные к нещадно палящему солнцу. В дверях домов стояли и сидели старики и старухи, настороженно поглядывая на нас. Особенно на меня. Я всего лишь обзавелся другой одеждой и взял себе другое имя, но меня не оставляло ощущение, будто судьба подарила мне второй шанс стать… стать кем-то. Словно Эдвард Кенуэй был репетицией, на которой я узнал все свои ошибки. А Дункан Уолпол станет человеком, каким я всегда хотел быть.

Мы подошли к постоялому двору. В тавернах, где в прошлом проводил время Эдвард, были сумрачные залы с низкими потолками, очаг, чье пламя заставляло плясать тени на стенах, а люди сидели, склонившись над кружками, и говорили, почти не разжимая губ. Таверна же, куда мы пришли, располагалась на открытом воздухе, и только легкий навес защищал посетителей от палящих лучей кубинского солнца. Здесь хватало матросов с просоленным лицом и жилистым телом. То и другое было результатом долгих месяцев, проведенных в море. Здесь же сидели важные толстые купцы – явно друзья Боннета. Между столиками ходили мужчины и дети, продавая фрукты. Ходили и женщины, пытаясь продать свое тело.

Я сел на свободное место. Боннет отправился в другую часть таверны, где у него была назначена встреча. Грязный пьяный палубный матрос, сидевший неподалеку, окинул меня злобным взглядом. Возможно, ему не понравился мой внешний вид или то, как я на него посмотрел. После Блэйни подобные взгляды меня не беспокоили. А может, он был поборником честности и ему не понравилось, что я умыкнул эль у пьянчуги, который храпел, уронив голову на стол.

– Приятель, ты хочешь мне что-то сказать? – сказал я, отхлебывая ворованный эль.

Матрос чмокнул губами.

– Редко встретишь валлийца в стране дагов[1], – произнес он, склеивая слова. – Я-то сам англичанин буду. Жду, когда война опять позовет меня на службу.

Я насмешливо скривил губы:

– До чего повезло старине королю Георгу. Ночной горшок, вроде тебя, понесет его флаг.

– А-а, проходимец, – сердито сплюнул он. Губы матроса блестели от слюны. Он подался вперед, дыхнув на меня жутким перегаром. – Я тебя уже где-то видел. Ей-богу, видел. Это ведь ты водишься с пиратами из Нассау, не так ли?

Я застыл на месте. Сначала я посмотрел туда, где спиной ко мне стоял Боннет. Затем обвел взглядом всю таверну. Похоже, этих слов никто не слышал. И я решил не отвечать пьянчуге.

Но матрос не унимался. Он придвинулся ближе, вглядываясь в меня:

– Это же ты, провалиться мне на месте. Это…

Он говорил все громче. Двое матросов, что сидели за соседним столиком, повернулись в нашу сторону.

– Это ведь ты, да? – почти выкрикивал он.

Я встал, сдернул его со стула и припечатал к стене:

– Заткни пасть, пока я не загнал туда пулю. Слышишь?

Матрос щурил на меня мутные пьяные глаза. То ли он не понял моих слов, то ли пропустил мимо ушей. Потом он еще больше сощурился, наклонил голову и сказал:

– Тебя же Эдвардом звать. Верно?

Вот черт!

Лучший способ утихомирить в гаванской таверне излишне говорливого матроса – полоснуть ножом ему по горлу или дать коленом в пах. Я выбрал третий способ и ударил его лбом в подбородок. Кажется, я сломал ему пару зубов. Но все слова стихли, а сам матрос растянулся на полу и замер.