III

При первых отдаляющихся звуках весел Ледша остановилась. С пылающими щеками смотрела она вслед лодке и на искрящуюся полосу, оставляемую лодкой на залитой лунным светом спокойной водной поверхности. Сердце ее было неспокойно, подозрения в искренности чувств возлюбленного, возбужденные в ней словами невольника, мучили и терзали ее гордую душу. Неужели Гермон только забавлялся ее любовью? Нет, этого не может быть! Все что угодно перенесет она, только бы избавиться от этой мучительной неизвестности. Она и приехала сюда, в «Совиное гнездо», к старой Табус, чтобы прибегнуть к ее искусству предсказательницы. Кто же лучше старухи и служащих ей адских духов мог ей открыть все то, что ее ждет в будущем! А старуха охотно окажет ей эту услугу, она ведь с ней очень близка. Впрочем, Ледше не надо было стыдиться своих частых посещений «Совиного гнезда»: как лекарка и ворожея Табус не имела себе равных, а как прародительница сильного рода пиратов была очень уважаема биамитами, которые не находили в морском разбое ничего предосудительного. Напротив, богатые биамитские судохозяева очень их ценили; отец Ледши также дружил с ними. И когда Абус, старший внук старухи, приобретший известность своими смелыми и дерзкими поступками во время плаваний, стал просить руки его старшей дочери, он ему не отказал, но поставил одно условие: как только Абус достаточно приобретет богатств и женится на Ледше, он должен оставить пиратство и вместе с тестем возить товары и невольников из Понта[1] в Сирию и Египет, а хлеб и ткани с берегов Нила к Красному морю. Абус согласился на это условие, тем более что старуха Табус считала, что лучше отложить брак на некоторое время: Ледша едва вышла из детства.

Несмотря на свою молодость, Ледша страстно полюбила молодого пирата; она в нем видела героя, воплощение всех качеств истинного мужчины. Она мысленно следила за ним в его опасных плаваниях, страстно ждала его возвращения. Однажды его отсутствие продолжалось дольше обыкновенного; это плавание должно было быть последним; сейчас же после разгрузки хотели отпраздновать свадьбу. С большим нетерпением, чем когда-либо, ждала Ледша приезда своего жениха, но неделя уходила за неделей, а корабли из «Совиного гнезда» не возвращались. Мало-помалу стал распространяться слух, что пираты погибли в бою с сирийскими галерами. Первой получила точное известие старуха Табус. Ее внук Ганно, оставшийся в живых, подвергаясь большим опасностям, пробрался к ней на остров и принес ей печальную весть. Двое лучших судов погибли, а с ними вместе жених Ледши, храбрый Абус, старший сын старухи и еще трое внуков. Подобно удару молнии, поразили Табус эти слова; с тех пор язык ее стал плохо ей повиноваться и слух потерял свою чуткость.

Ледша в то тяжелое время не покидала ее, и только благодаря ее неутомимому и хорошему уходу осталась старуха жива. Ни Сатабус, ее сын и теперешний предводитель маленькой пиратской флотилии, ни внуки ее — Ганно и Лабай — не показывались со времени постигшего их несчастья вблизи Тенниса. Как только Табус оправилась настолько, что могла сама заботиться о себе, Ледша вернулась в город, где заведовала обширным хозяйством отца и заменяла мать своей младшей сестре, Таус. Беспечная веселость прежних лет не вернулась больше к ней, она перестала посещать празднества и увеселения биамитских девушек. Между тем красота ее достигла полного расцвета и привлекала многих искателей ее руки из соседних городов. Но мало кто из них решался предложить ее отцу свадебный выкуп: ее холодность и суровость отталкивали влюбленных юношей. Тяжелая задача, выпавшая на ее долю, — помочь овдовевшей сестре при восстании рабов — увеличила еще ее резкость и строгость. Вернувшись оттуда, она часто посещала «Совиное гнездо», чувствуя себя как бы связанной родственными узами со старой Табус, и старалась, насколько могла, заменить ей погибшего внука. Теперь ею вновь овладела любовь. Она любила греческого скульптора Гермона, на которого произвела сильное впечатление своей строгой, оригинальной красотой и который всеми способами добивался ее любви. Сегодня она приехала к старой ворожее, чтобы от нее узнать, что ожидает ее любовь. Рассчитывая только на благоприятное предсказание, явилась она на остров, а теперь слова невольника как бы градом побили все ее надежды. Забавы ради и как материал она была нужна Гермону, и, как сказал Биас, который был выше и лучше других рабов, не она одна из женщин ее рода попалась ему в сети. Даже на ее родной сестре испробовал он свою власть покорителя сердец, а она так ее берегла, так ее охраняла, и от нее действительно не скрылась, по ее возвращении, перемена, происшедшая в сестре, но она до сих пор не могла узнать причины этой перемены. Луна, освещавшая своим серебристым сиянием окружавшие ее предметы, казалась горькой насмешкой для погруженной в глубокий мрак души ее. Будь ей, как той старой волшебнице, все духи ада покорны, она бы им повелела покрыть все небо мрачными, грозными тучами. Теперь же она заставит их предсказать ей, на что она должна надеяться или чего страшиться. И твердыми, решительными шагами направилась она к дому. Старуха сидела, скорчившись, перед очагом, повертывая вертел с насаженными на него тремя утками. Ее воспаленные глаза сильно страдали от едкого дыма, но, по-видимому, они ей лучше служили, нежели ее почти глухие уши; едва только она взглянула на вошедшую Ледшу, как спросила, с усилием произнося слова:

— Что там случилось? Наверно, ничего хорошего, я читаю это на твоем лице.

Девушка кивнула утвердительно, затем еще раз вышла, чтобы убедиться, как далеко отъехала лодка, зная по опыту, на какое далекое расстояние разносится по воде звук громкого голоса. Вернувшись, она наклонилась к уху старухи и громко произнесла:

— Он не приедет.

Табус пожала плечами, и довольная улыбка, разлившаяся по ее морщинистому коричневому лицу, показала, как приятно ей это известие. Уже ради памяти убитого внука было ей больно выслушивать признания девушки в любви ее к греку, но, кроме того, она имела другие виды на свою любимицу. Она молча кивнула головой, давая тем понять Ледше, что слышит ее, и та продолжала:

— Правда, завтра я увижу его опять, но думаю, что после этого свидания наступит конец нашей любви. Во всяком случае, слышишь ли, бабушка, завтра должно все решиться. Поэтому, понимаешь ли ты меня, должна ты сегодня, в эту же ночь, допросить звезды и планеты, а то, быть может, завтра их советы придут слишком поздно.

— Сегодня? — повторила удивленно Табус, снимая вертел с огня. — Сейчас, говоришь ты? Да разве это возможно? Как будто созвездия повинуются нам, подобно нашим рабам! Должно быть полнолуние, когда желаешь узнать правду от звезд. Подожди, дитя, ведь и вся жизнь не что иное, как ожидание. Терпение, девушка; правда, в твои годы не охотно этому повинуются, а многие так и за всю жизнь этому не научатся. А звезды, от них, от маленькой, как и от самой большой, можно научиться терпеливо идти своей дорогой из года в год. Всегда по тому же пути, тем же шагом. Для этих неутомимых путников не существует ни отклонений, ни большей или меньшей скорости, их не подгоняют и не удерживают ни злоба, ни страстное желание, ни утомление. Как я их люблю и уважаю. Добровольно подчиняются они до конца всех миров Величайшему Закону. То, что они предсказывают для данного часа, действительно только для этого часа, а не для другого. Все зависит от них; останови кто-нибудь на миг их путь — и земля пошатнется, ночь обратится в день, реки потекут вспять, на голове будут ходить люди, радость обратится в печаль, а власть — в рабство.

Поэтому, дитя, во время полнолуния небесный глаз, луна, предсказывает совсем иначе, нежели в остальные 29 ночей лунного месяца. Требовать же от одних того, что принадлежит другим, равносильно ожиданию ответа от чужестранца, не говорящего на твоем языке! Как ты молода, дитя, и как ты неразумна! Допрашивать сегодня для тебя звезды, когда нет полнолуния, все равно что пойти собирать виноград на терновом кусте. Да, так оно и есть.

Тут она прервала свою речь, произнесенную с большим трудом и запинками, и вытерла своим темно-синим платьем покрытое каплями пота лицо, сильно покрасневшее от огня и волнения. С возрастающим разочарованием прислушивалась Ледша к ее словам. Быть может, мудрая старуха и права, но она должна во что бы то ни стало знать, прежде чем она завтра отважится пойти в мастерскую скульптора, чего ей опасаться и на что надеяться; поэтому она после короткого молчания решилась задать следующий вопрос:

— Одни ли звезды могут предсказывать то, что судьба готовит каждому из нас?

— Нет, дитя, но именно сегодня ничего не может выйти из другого гадания; к нему надо заранее готовиться, надо с утра строго поститься, а я ела финики, которые ты мне принесла, вдыхала запах жареных уток. А потом, ведь нужно гадать ровно в полночь, а в полночь, если ты не будешь дома, твои домашние станут о тебе беспокоиться и пришлют сюда за тобой невольника, а этого не должно быть, я должна этому воспрепятствовать.

Ледша быстро перебила ее: