Я кивнул и чтобы подавить головокружение, оперся на подоконник. Кто именно совершил эти убийства, я, кажется, догадывался без подсказок.

Спустя несколько минут Келлер провел меня через парк, мимо основного фасада Александровского дворца. Комната, где совершилось цареубийство, произвела на меня гнетущее впечатление, однако самое страшное было еще впереди. Я знал об этом и готовился держаться как можно более сдержанно.

Тела нашли под брезентом в грузовике. Очевидно, революционный караул пытался вывезти их, чтобы скрыть следы преступления, но не успел. Именно так, вповалку, на грузовой машине, тела цесаревен, Наследника и Царицы обнаружили передовые разъезды Келлера. Все трупы были свалены в один грузовик. Во втором — находились дрова, ветошь, лопаты и баллоны с серной кислотой. При мысли о том, для чего предназначалось содержимое второго автомобиля, у меня снова начинало кислить в горле.

Поднявшись на приступок и откинув брезент, я наконец их увидел.

Погода вокруг стояла все еще морозная, и тела только начали разлагаться. Лица любимых Николаем людей казались почти нетронутыми смертью. Немного бледные и спокойные, они казались спящими — почти живыми. Впервые я познакомился с супругой царя Николая ровно тридцать суток назад, в самый первый день пребывания в новом мире. Каин переместил матрицу, пока будущий мой носитель невинно спал, и миг пробуждения я запомнил хорошо.

Тридцать дней назад я очнулся прямо в царской кровати на ситцевых простынях. Пробуждение было очень болезненным, поскольку память тела, сожженного в топке машины времени, содрогалась от боли. По счастью, я не кричал. Глаза открылись, дрожащие руки скомкали ситец, по телу струился холодный пот. Я лежал на огромном ложе, в нише под раззолоченным балдахином. Ложе занимало полкомнаты, в которой, при некотором желании, разместился бы конногвардейский взвод.

Рядом со мной возлежала женщина в расшитой ночной сорочке. Не молодая уже, но стройная, она казалась знакомой. Тонкое одеяло покрывало длинные ноги, шелк ткани струился по плавным изгибам, расчерчивая бедра и грудь протяжными бархатными штрихами.

— Женщину рядом зовут Алике Гессенская, — прозвучал голос Каина над головой. Вопреки всякому этикету, хронокорректор в теле министра Двора стоял в царской опочивальне. — Как русская императрица она известна более под именем Александры Федоровны Романовой. Это ваша супруга.

Я вздрогнул. Видение прошлого рассыпалось, как стекло под ударом. Чуть шире откинув брезент, я присмотрелся к чертам. Холодной рукой потеребил простой серебряный медальон на груди. Царь Николай — повелитель гигантской Империи, не расставался с Детским медальоном на протяжении пятнадцати лет. Что скрывалось в нехитрой вещице, что смогла стать настолько дорогой для полновластного господина одной шестой части суши? Взгляд опустился на грудь, ноготь тронул защелку и серебряная крышка раскрылась. Так и есть! Внутри было лицо Алике Гессенской — почти такое, как в минувшем видении, почти такое же, как сейчас, в «мертвом» грузовике под брезентом, смотрело на меня из медальона большими, внимательными глазами.

Согласно воспоминаниям придворных, найденных мной в виртуальных файлах энциклопедии, эта женщина, немка, не слишком красивая по моим понятиям, являлась для последнего русского Императора важнейшей частью существования, некой опорой, на которой покоился фундамент его благополучия и судьбы.

Не знаю, что влекло царя к ней. Любовь вроде бы не могла, ведь они прожили в браке свыше пятнадцати лет — ровно столько, сколько стукнуло медальону, и жгучая юношеская страсть, которая некогда, без сомнения, питала их чувства друг к другу, за это время основательно истаскалась. И все же эмоции, захватившие царя Николая в присутствии венценосной супруги, оставались вполне очевидны — он воспринимал эту вполне обычную женщину невероятно страстно и горячо. Возможно, то действительно была любовь, возможно привязанность или долг, дань традициям и морали — я не вполне разбирался в подобных сильных переживаниях, — но сила чувств, бурлящих в царе, оценивалась моим неопытным разумом без колебаний. При виде холодного тела, лежащего неподвижно передо мной и моими спутниками, сердце русского государя вдруг яростно затрепетало!

Я с удивлением вспомнил мысли, что будоражили мою голову в первый день после знакомства с Семьей. «До чего же царица вызывающе холодна» — эта фраза казалась единственным описанием тех эмоций, что она вызывала во мне в тот памятный день. Однако сейчас все выглядело по-другому.

Алике Гессенская, она же русская государыня Александра Федоровна, как прежде казалась мне категорически немила. Мертвая, с бледной кожей, уже отливающей на руках и лице отвратительной голубизной, Алике в своем посмертии казалась полным олицетворением самой себя, сухой, холодной, высокомерной. Как и при жизни в общении с Двором и сановниками — с суровым выражением на лице, она не могла вызывать во мне теплых чувств. Но Николай, знавший Алису лучше и ближе любых царедворцев свиты и, пожалуй, вообще единственный из окружающих царицу людей действительно знавший ее, осознавал, что это лишь внешняя холодность. Страстная женщина, безрассудно бросившая родину ради любимого человека, чуткая жена и самоотверженная мать, Алиса Гессенская оставалась преданной своему мужу и государю до последнего вздоха — там, в реальной истории.

С усилием подавив эмоции носителя, я проглотил застрявший в горле комок и еще раз обежал Алике взглядом. Пугающая смертельно спокойная женщина, лежащие рядом с ней четыре юных мертвых девицы с маленьким бездыханным мальчиком, в такой же, как у царя атаманской черкеске, не являлись моей настоящей семьей. Мне удалось пообщаться с ними лишь раз — на первом и единственном царском обеде в Зимнем дворце. С Алисой мы обменялись тогда парой слов, а с цесаревнами и того меньше. И все же вид изуродованных трупов этих людей задевал во мне странные струны, вибрация которых отдавала глухими басами в самых темных глубинах души.

Их убивали страшно. В начале двадцатого века еще не было видеокамер, чтобы запечатлеть процедуру безумной казни, но общий вид комнаты, положение трупов, вмятины от пуль на стене, брызги и лужи крови, разломанная мебель, одежда, отпечатки, следы от сапог давали огромный простор для анализа и фантазий.

То, что я видел перед собой, Каин назвал жертвоприношением. «Небольшое кровавое воздаяние окажется вам вполне кстати» — так говорил он мне перед отбытием в Могилев. Не знаю, чего именно хотел добиться убийством Семьи проклятый хронокорректор, но сам факт сакрального действа я только что осознал — во всем его страшном облике, с зубастым, звериным оскалом.

Ужасным было другое — эту истину я осознал не один.

В тот же миг я почувствовал, будто кто-то взглянул мне через плечо. Присутствие двух человек в одной голове описать невозможно, некая сила возникла из ниоткуда и вдруг ударила меня — изнутри!

При виде самых дорогих во всем мире существ бешеные эмоции захватили не только меня, но и носителя моей матрицы. Тело царя Николая вдруг удивительно напряглось, будто бы в страшной судороге, и внезапно меня словно смяло стальным катком, сдавило со всех сторон. Открытый мне вид оставался прежним — я смотрел сквозь глаза Николая, дышал его легкими, слышал его ушами, но многое изменилось!

Перепрыгнув через борт, не сознавая себя, не помня, не понимая, тело мое рухнуло к мертвецам. Ноги шагнули сами, и руки, словно живые, коснулись изуродованных смертью лиц. Впав в ступор от удивления, я некоторое время пассивно наблюдал за происходящим. Николай целовал жену и детей, совершая все это независимо от меня. Сраженный ужасным горем, царь просто вытолкнул меня из своего мозга, загнал в самый угол сознания, отбросив как назойливого щенка.