Машина лорда Келвина

— Но водолазный колокол…

— Кого волнует эта железка? Как по мне, он гроша ломаного не стоит. Да и ты сам тоже. Запросто могу пристрелить вас троих — и дело с концом. Ты получишь свой колокол обратно, когда длинный узнает, что у нас в руках его дружки.

Это замечание направило разговор в оптимистичное русло. «Длинный» (а в виду, несомненно, имелся Хасбро) с радостью отдал бы дюжину водолазных колоколов за жизнь старины Джека и профессора. Роль заложника мало меня беспокоила; безвременная смерть — дело другое.

— Или один из дружков… — поправил себя капитан, медленно переводя оценивающий взгляд с меня на Сент-Ива и обратно. Весь мой оптимизм куда-то улетучился: я знал меньше, значит, моя жизнь стоила сравнительно немного. Принюхавшись, капитан скорчил гримасу. — Тащи сюда свой лексир, — велел он.

— Это не для тебя, а для него, — покачал головою Хиггинс.

Смелый поступок с его стороны, учитывая, что капитан вновь навел на Хиггинса ружье. Прицелившись ихтиологу между глаз, Боукер опять захохотал. Нервы экс-академика не выдержали: Хиггинс сунул руку в карман халата, извлек оттуда заткнутую пробкой бутылку и протянул ее капитану.

Тот потянулся навстречу, и в тот миг, когда ствол ружья оказался между Хиггинсом и нами, Сент-Ив прыгнул на капитана. Боукер не смог отказать себе в маленьком удовольствии поиздеваться над Хиггинсом, что его и погубило.

— Беги, Джек! — крикнул Сент-Ив, кидаясь к нему. Молотя ногами и руками, он взмыл в воздух и боком врезался в капитаново солидное брюшко. Тот отлетел назад и, рухнув, крепко приложился затылком об пол; бутылка с эликсиром выскочила у него из рук и отлетела к глыбам льда, и Хиггинс устремился вслед за ней. Я вмиг проскочил сквозь обе двери и, нырнув во тьму, рванулся к домишкам поодаль еще до того, как брошенное Сент-Ивом властное распоряжение «Беги, Джек!» окончательно стихло в моих ушах. Профессор велел мне бежать, и я мчался испуганной овцой, не разбирая дороги. «Главное пережить ночь, а там мы еще поквитаемся с обидчиками», — повторял я себе. И на бегу прислушивался, не прогремит ли позади новый выстрел.

Что я стану делать в таком случае? Неужели вернусь? Это не входило в мои планы. Протопав по дощатому настилу, я свернул к волнолому и гигантскими скачками кинулся дальше, будто безумный: нет чтобы передохнуть и обдумать положение. Никто меня не преследовал, хранилище осталось далеко позади, шансов поймать пулю нет ни единого. Подстегивал меня только леденящий страх, но и он в конце концов уступил раскаянию и недовольству самим этим бегством: удрав, я оставил Сент-Ива в полном одиночестве.

К линии прибоя я уже подходил шагом, пыхтя как паровоз. С моря клочьями плыл туман, скрывший собою лунный серп. Вскоре я уже ничего не мог различить, не считая темной стены волнолома, и медленно, с опаской двинулся вдоль этого единственного ориентира к «Короне и яблоку», вслушиваясь в звук капель, срывавшихся с крыш, и в какое-то подобие плеска весел на заливе. И вдруг — это ужаснуло меня больше всего — воцарилась мертвая тишина, своего рода контрапункт пустоты к окончательно развеявшемуся эху ружейного выстрела и к нестройному хору криков после.

Куда я направлялся? К гостинице? Зачем? Чтобы залечь там, пока не получу сообщение, что друзья мои убиты, а преступники скрылись? Или чтобы столкнуться с Пьюлами, которые, возможно, поджидают меня в номере, полируя свои пыточные инструменты? Хватит, пришла пора включить голову. Сент-Ив подарил мне возможность уцелеть, бежать из льдохранилища, но едва ли его героизм имел целью единственно спасение моей жалкой жизни, — собственно, так несомненно и было, но я отказывался это признать, — и значит, мне требовался план: какой угодно план действий, лишь бы чем-то оправдать свое пребывание в безопасности.

И вот тогда я заметил огонек лампы, дружелюбно подмигивавшей мне где-то в море, ярдах в двадцати от берега, — определить точнее не выходило. Лампа плясала, как блуждающий огонек в глухом лесу: видно, раскачивалась на шесте, прикрепленном к носу медленно плывущей сквозь туман шлюпки. Я стоял, выжидая, когда мое дыхание станет ровнее, а гулко стучавшее сердце успокоится, и смотрел, как ко мне приближается крошечный источник света в туманном ореоле. Внезапный порыв соленого ветра разорвал пелену в клочья, и на мгновение моему взгляду открылись темный залив, шлюпка, державшая курс к берегу, и человек на веслах, вставший во весь рост, чтобы окинуть взглядом волнолом. Шлюпка притерлась бортом к отмели, затем развернулась кормой, и человек спрыгнул в воду. Это был Хасбро: брючины подвернуты до колен, а связанные шнурками туфли болтаются на шее.

Он продернул носовой фалинь через ржавое железное кольцо в стене и пожал мне руку с таким радушием, будто мы не виделись не менее месяца. Не тратя времени даром, я тут же изложил ему все: Сент-Ив был захвачен, под страхом смерти его удерживают в хранилище, а сам я измышляю план его вызволения, продумываю его в мельчайших деталях, чтобы второпях не наделать глупостей. «Капитан Боукер — опаснейший тип, — сказал я. — Как старый заряд, может сдетонировать от малейшего толчка».

— Прекрасно, мистер Оулсби, — ответил Хасбро ровным тоном хорошо вышколенного дворецкого. Все странные совпадения нисколько не поколебали его спокойствия, да и что вообще в состоянии его взволновать? Сидя на волноломе и надевая туфли, Хасбро спокойно выслушал мой рассказ, кивая в такт словам. Его худое лицо было стоически бесстрастно и не отражало ни малейших эмоций; с таким же выражением он мог бы изучать список участвующих в забеге лошадей или раскладывать на постели выглаженный костюм хозяина, чтобы тот надел его наутро. У меня в воображении появилась четкая картинка необычайно сложного и весьма эффективного часового механизма — мозг Хасбро, надо полагать, — и мой боевой дух заметно окреп. «Как бы ни был опасен капитан Боукер, — сказал я себе, — передо мной стоит человек вдвое опасней». Я и сам неоднократно в этом убеждался, но почти сразу же забывал об этом из-за окружавшей Хасбро треклятой ауры спокойствия, его молчаливой деловитости.

Посудите сами: вот он орудует веслами в шлюпке, плывущей сквозь туман по ночному морю, и для него это как будто в порядке вещей. А ведь каких-то полчаса тому назад Хасбро правил лошадьми, стоя на козлах повозки с водолазным колоколом, спешащей бог знает куда! В том-то и дело. Улавливаете разницу между нами? У этого человека имелись цель и предназначение; это и сбивало меня с толку. Сам я редко могу этим похвастать, да и тогда цель бывает мимолетна и тривиальна, — какой-нибудь паб, например. Интересно, догадывается ли об этом Дороти? Неужели это так же очевидно всем вокруг, как и мне? Чего ради она изо дня в день терпит мое общество? Может, я напоминаю ей об отце?.. Впрочем, сейчас не время копаться в себе, подсчитывая собственные недочеты. Где же был Хасбро до сих пор? Он ничего не рассказывал, и потому я узнал обо всем гораздо позднее.

Впрочем, в тот момент мы оба осторожно пробирались сквозь туман, и я, неожиданно для себя самого, вновь ощущал себя заговорщиком. Цель и предназначение были мне дарованы; жаль только, Дороти не видит, как я, пренебрегая опасностью, крадусь во тьме, чтобы вырвать Сент-Ива из рук отчаянных головорезов. Тут я задел ногой бордюр на площади и растянулся во весь рост, лицом, к счастью, угодив в траву, но сразу вскочил, испепелил предательский камень сердитым взглядом и, дурак дураком, оглянулся по сторонам: не видел ли кто мое позорное падение? Шедший впереди Хасбро уже растворился в тумане: то ли, в самом деле, не заметил, то ли решил не смущать меня.

Но там кто-то — в стороне, на дальнем конце лужайки, у самого пирса, где начинался дощатый настил бежавшей прочь дорожки, — все это видел. Проклятый туман не позволял увидеть хотя бы силуэты, но кто-то затаился там, прислушиваясь и наблюдая. Мое сердце дрогнуло, и я рванулся вперед, нагоняя Хасбро.

— За нами следят… — выдохнул я ему в спину.

Кивнув, Хасбро прошептал мне на ухо:

— В таком тумане не понять, кто. Возможно, мать с сыном.