- На тебя. Лысая, сероглазая. Правда, не орёт, в отличие от некоторых. Молчит.
- Круто. Ну ты прям идеальную дочь описала.
- А у тебя другой быть просто не могло.
Ира поджала губы, Ильинский - закатил глаза. Поводов для веселья он не видел. Никаких.
- Ладно, давай уже покончим с этим, чтобы ты успокоилась, - буркнул он и, сложив руки на груди, отвернулся к окну.
В доме малютки было… странно. Он ожидал увидеть что-то совершенно противоположное. Весёлое, что ли. А тут, куда ни кинь взгляд - унылость высшего разряда. Не спасали даже криво нарисованные на светло-зелёных казённых стенах грибы и ягоды. И какая-то футуристического вида лиса. Отовсюду надвигалась чёртова безнадёга. И тишина. Вот что его поразило. Гробовая тишина.
Здесь же вроде как дети. Должны слышаться смех, голоса, плач, в конце концов. Почему тогда так тихо? Пока Ира с кем-то переговаривалась, Герман устроился на видавшем виды дерматиновом диване и понял, что он чутко прислушивается. На него беззастенчиво пялились те, кто проходил мимо, но Ильинский к такому давно привык. Первые несколько месяцев после того, как его выписали из больницы после аварии, он намеренно выходил на люди. В бар например, даже в клуб. Это было своего рода извращением - видеть брезгливость по отношению к себе и понимать, что она является отражением того, что чувствовал сам Герман. Потом захотелось одиночества. Стать изгоем, запереться в четырёх стенах и послать всё на хер. Что он впоследствии и сделал. Это помогло смириться хоть с чем-то. Со своим внешним обликом - да. С остальным - нет. Да он этого и не желал.
- Герман Александрович, сейчас мы принесём Алину, идёмте со мной, - улыбнулась ему фальшивой напрочь улыбкой неприятная на вид женщина, которая старалась не пялиться на его лицо.
Он поднялся с дивана и пожал плечами. Захотелось уже завершить всю эту экзекуцию как можно быстрее. Потому - чем скорее они проделают все необходимые процедуры по «счастливому воссоединению дочери и отца», тем лучше.
- Давайте, - проговорил Герман уныло, и, поймав взгляд сестры, отвернулся, потому что увидел в нём то, чего сам не испытывал давным-давно.
Надежду.
Часть 3
Когда в комнату внесли какого-то крохотного куклёнка, Ильинский заподозрил, что над ним решили пошутить. Ребёнок казался ненастоящим, а в розовом нелепом костюме, в котором он утопал, и вовсе - несуразным.
Алина. Её зовут Алина, - напомнил Герман себе, когда фальшиво-лучезарная женщина вручила ему малышку, которую он неуклюже перехватил.
- Ну, я пожалуй, вас оставлю. Для вас время посещения не ограничено, но…
Повесив в воздухе паузу, приправленную запахом дешёвых приторных духов, она вышла, оставив Германа, Иру и Алину втроём.
- Сколько ты ей платишь? - мрачно уточнил Ильинский, так и не решившийся опустить взгляд и посмотреть на лицо его… дочери.
- Достаточно для того, чтобы получить то отношение, которое считается нормальным.
- Видимо, на неё, - он указал на Алину подбородком, - это не распространяется. Ты видела, во что одели ребёнка?
- О! Ильинский, а ты уже начал проявлять отцовское участие!