– Развлекаешься? – немного натянуто поинтересовался Ричард.
Валери надула щеки.
– Не особо, – ответила она. – Неужели актеры всегда говорят лишь о себе? Очень утомительно. Неудивительно, что у Саши такой скучающий вид.
Ричард посмотрел на режиссера, пребывавшей в угрюмом настроении. Она и правда скучала и бесконечно теребила меню, избегая разговоров.
– Наверняка нужно иметь особый склад характера, чтобы целыми днями возиться с актерами и киношниками. Мне так ее жаль.
Жильбертин вернулся из кухни с огромным блюдом, на котором красовался великолепный croquembouche – высокая пирамида из профитролей, изобретение Антонина Карема. Их скрепляли сахарная вата и карамель, и зрелище заставило гостей ахнуть. Актер поставил десерт перед хмурым «Наполеоном» и почти ничего не понимающим «Талейраном», после чего раскланялся под аплодисменты толпы.
– Эй! – В дверях кухни появился Рене, который плевать хотел на все эти расшаркивания. – Отдавай должное тем, кто это заслужил.
Жильбертин замер посреди поклона.
– Дамы и господа, – гордо произнес Рене, – «Крокембуш» приготовила мадам Жанин!
Из кухни робко вышла Жанин, пекарь из Сен-Совера, подруга Ричарда и Валери, и кивнула гостям.
– Да, браво! – воскликнул сдувшийся Жильбертин. – Браво!
Сорвав колпак, он ушел на свое место.
– О, я обожаю профитроли! – воскликнула Аморетт, и Ричард налил еще вина.
На самом деле он начал понемногу расслабляться, хоть и не так качественно, как Доминик Бердетт, и увидел, что актер шатко поднимается на ноги. Ричард предположил, что тот отправится на поиски уборных, и подумал, не стоит ли ему как секьюрити проследить за звездой. Нет, решил Ричард, этим вечером он возьмет отгул. А эти по большей части ужасные люди пусть позаботятся о себе сами.
Бердетт встал, слегка покачиваясь, но не отошел, а легонько постучал ложечкой по бокалу с вином.
– Mesdames et messieurs[22], – заплетающимся языком протянул Бердетт, – как Шарль Перигор Саган Талейран…
Аморетт громко цокнула языком: актер, несмотря на полное погружение в образ, напортачил с его именем. Ричард мог бы заметить, что он полностью погрузился в кое-что другое, но промолчал.
– Как-то мы снимали фильм о войне, – Бердетт рыгнул, – печальное событие, гибель любого из детей Франции.
Тут он, предположительно, должен был разразиться поминальной речью в стиле начала восемнадцатого века в честь месье Корбо, но, увы, он тоже упал, в буквальном смысле слова, обратно на свое место.
– О, ради всего святого.